Вступив в экуменическое движение

Мы можем пережить то многообразие культурных форм, через которые находит свое выражение христианская вера. Однако межконфессиональная общая молитва должна быть организована так, чтобы избежать прямо или косвенно выражаемой предвзятости в отношении тех богословских вопросов, по которым Церкви еще разделены". 

Что значит "...это возможность выразить то, чем мы владеем сообща, и возрадоваться тому, что "объединяющее нас сильнее того, что нас разъединяет"? Чем мы владеем сообща, - общей верой? Но ведь разделение произошло как раз по вероисповедальным вопросам - самым существенным и онтологическим. То, что сохранили еретики от древней Церкви, это вовсе не общий базис, а деформированные остатки, вернее следы от прежнего единства. Нам предлагают возрадоваться тому, что нас "объединяет сильнее, чем разделяет". Здесь игнорируется тот факт, что кажущееся совпадение вероисповедальных частей и литургической атрибутики нас вовсе не объединяет. Нас может объединить только живой организм Церкви. Даже в том, что нам кажется общим, присутствуют многообразные различия, которые будут открываться перед нами. То, что находится внутри Церкви, не может быть общим и соединенным с тем, что вне Церкви, - это два образа бытия: благодатное и безблагодатное. 

Каждая конфессия имеет свой теологический и мировоззренческий ракурс. Каждая по-своему прочитывает Священное Писание. Нас разделяет само понятие "Церковь". Экуменисты, вопреки Символа Веры, говорят о множественности церквей. У нас разные взгляды на одни и теже предметы; различные литургические и мистические переживания. Мы будем разделены до тех пор, пока Дух Святой не соединит нас в живом Теле Церкви, и это будет не примирением, а возвращением. 

Христа можно познать только в Духе Святом; поэтому ереси потеряли реального Христа, а имеют дело со своими представлениями о Христе, не совпадающими ни с Церковью, ни друг с другом. 

Далее отмечено: "...многообразие культурных форм, через которые находит свое выражение христианская вера". 

Итак, экуменисты сводят различие вероисповеданий к многообразию культурных форм (даже не культовых, а культурных), через которые якобы находит свое выражение единая христианская вера. Сводить Церковь и различные конфессии к многообразию культур, это уже теософская позиция, при чем радикально теософская. 

Что значит призыв "избегать (в тексте межконфессиональной молитвы) прямо или косвенно выражаемой предвзятости в отношении тех богословских вопросов, по которым Церкви еще разделены"? 

Значит исповедание догматов, с которыми не согласны еретики, названо экуменистами "предвзятостью". Поэтому православный христианин, выражающий свою веру, выглядит на экуменических собраниях, как человек, закомплексованный предвзятыми идеями, одержимый конфессиональной гордыней, ограниченный узостью и косностью сознания и отличающийся дефицитом любви.

В 23-м пункте говорится: "Размышляя над тем, как применять чинопоследование в конкретном экуменическом контексте, члены комитета должны воспользоваться элементами, которые уже были "экуменически апробированы", т.е. ими пользовались, и они были приняты". 

Нам кажется, что вместо слова "апробированы" должно стоять слово "адаптированы", так как такие молитвы являются не столько экклезиологическим, сколько психологическим явлением. Как они были приняты: Церковью, комиссией или участниками таких молитв? Но личности, участвующие в экуменических мероприятиях, это не Церковь; и то, что приняли конфессиональные индифференты, не стало от этого приемлемым для Церкви.  

В пунктах 24-25-ых повторяется пожелание, при составлении общей молитвы помнить "об ответственном подходе к деликатным вопросам"; далее поясняется: "...которые могут вызвать затруднения или обиду у каких-либо участников". Здесь предлагается молитву строгать и сглаживать до тех пор, пока от нее не останется набор бессодержательных риторических фраз, которые ничего не выражают, кроме пожелания туманного единства, и поэтому никого не могут оскорбить или огорчить. 

В 27-28-ых пунктах содержится очень важный вопрос об использовании символов и символических действий. Надо сразу же сказать, что символ и символические действия не могут быть адекватно переданы через словесные понятия и формулировки. Символ помогает соприкоснуться с тайной, с духовной реалией, лежащей за пределами сенсорных чувств и логических понятий. Через символ человек в молитве общается с Символизируемым. Язык символов - это прежде всего язык мистических переживаний. У христиан можно найти некоторые символы, внешне схожие с теми, которые употреблялись  языческих религиях и мистериях, но в христианстве они получили новое глубокое содержание. Символ несет в себе не только информацию, которая глубже, чем слово; он имеет важнейшее коммуникативное значение: это одновременно иносказание и связь. В каждой конфессии символ видоизменяется, проходя через богословскую и литургическую призму этой конфессии. Здесь мало одной экзегезы; здесь необходимо просвещение и жизнь души в общем поле Церкви. 

Надо помнить, что символ и символическое действие - это не метафора, а онтологическая и психологическая связь между видимым и невидимым. Гностический потенциал и коммуникативные способности символа раскрываются только в поле церковной жизни под воздействием благодати. Вне Церкви интерпретация символа может быть похожа на известную беседу между философом и нищим, которые употребляли одинаковые знаки, но каждый понимал их по-своему. 

Религиозное понимание символа зависит от духовного переживания символа, иначе символ превращается в метафору или притчу. Экуменическая герменевтика, имеющая целью унифицировать символику, переродится в символомахию, т.е. в борьбу с священными символами, что отчасти уже произошло в протестантизме. 

В 29-ом пункте пишется: "Использование пространства: организаторы должны быть внимательны к пространственной структуре помещения, в котором происходит общая молитва, а если это церковное здание, то и к протоколу (правилам и запретам) литургического пространства данной общины". 

Факт использования православных храмов для экуменических молитв вызвал возмущения и протесты православного народа, видящего в этом беззастенчивое нарушение церковной каноники, десакрализацию самого храма, как места присутствия и действия Божества. Данный пункт призван не нагнетать напряжения и негодования в этом вопросе, а предложил организовать экуменические молитвы в другом, более подходящем месте. Этим подходящим местом могут быть молитвенные дома еретиков или мирские помещения, например, залы собраний. 

В 30-ом пункте: "Предстоятельство женщин: Что касается предстоятельства женщин в общей молитве, то в случае конфессиональной формы общей молитвы обычно применяется практика данной конфессии. Что же касается межконфессиональной молитвы, то децентрализация лидерства и равенство участия позволяют любому участнику - мужчине и женщине, священнику и мирянину - принять любую роль". 

Этим самым ВСЦ, идя навстречу феминистским желаниям и претензиям, подтвердил право женщины - возглавлять конфессиональную молитву, устроенную в рамках ВСЦ. Здесь мы видим не только революционные разрушения традиций древней Церкви, но подрыв принципов христианской семьи. Христианство открывает для женщины равенство с мужчиной в главном - в деле спасения, в стяжании благодати, в достижении святости, но структура общины и семьи требует главенства мужчины не как превосходства над женщиной, а как охранение ее для важнейшей цели - непосредственного воспитания детей.

Здесь соответствие с теми способностями и дарами, которые онтологически принадлежат мужчине и женщине. Чем выше занимает положение человек в церковной иерархии, тем больше тяжести и ответственности лежит на нем. Тоже наблюдается в семье, призванной стать малой домашней церковью. Поэтому главенство мужчины в церкви и семье - это помощь и защита женщины, а не господство над ней. 

Господь сотворил мужчину и женщину с их спецификой, чтобы они восполняли друг друга. Женщина, желающая заниматься мужским делом, теряет красоту женского духа.