Вступив в экуменическое движение

Если бы даже и это было так, как хотят представить экуменисты, то сам принцип отождествления понятия Церкви с земными членами. Церкви - это протестантское понятие о Церкви как о общине, которая может совершенствоваться и продвигаться вперед по составленному для нее плану - проекту. 

Далее продолжается: "... высокая оценка этого содружества...". Экуменисты дают высокую оценку экуменизму, т.е. самим себе. В Библии написано: "Пускай хвалят тебя не твой язык, а чужой язык; не твои уста, а чужие уста". Православный народ в подавляющем большинстве вовсе не дает высокую оценку экуменизму, а считает его изобретением еретиков, точнее протестантских радикалов. Эта самооценка "...объясняет намерения и дальше идти вместе и работать еще более напряженно для осуществления общего призвания".

 "Дальше идти вместе" - куда? - К Христу? Но Христос - Глава Церкви. Церковь сама во Христе; какую же дистанцию должна преодолеть Православная Церковь, чтобы прийти ко Христу? - Непонятно. А если говорить о необходимости православных идти ко Христу, то это внутреннее стяжание Духа Святаго: а причем здесь экуменизм? Значит слова "...дальше идти вместе" - это идти на сближение через недопустимый в вероисповедальных вопросах компромисс; это значит делать насилие над Православием, чтобы сделать его приемлемым для еретиков, для проектируемого или предполагаемого унианального единства, хотя эти два слова взаимоисключают друг друга: уния - не единство, а союз; не единый живой организм, а внешняя связь; по крайней мере, православная экклезиология не может говорить о Церкви как о союзе разнородных общин, которые нашли какие-то точки соприкосновения.

В пункте 9 говорится: "Церкви - члены содружества ВСЦ, а не Совет, принимают на себя обязательство молиться о единстве и участвовать во встрече, с целью найти язык, на котором общая христианская вера попадала бы в резонанс с различными церковными традициями". 

О каком единстве может молиться Православная Церковь? О возвращении инославных в Православие или о общей платформе, на которой уместились бы все? Последующие слова указывают, что речь идет именно о такой общей платформе, построенной на принципе компромисса: "...с целью найти общий язык, на котором общая христианская вера попадала бы в резонанс с различными церковными традициями". 

Какой это язык? Новый Эсперанто экуменизма, составленный на основе лексики и грамматики наиболее распространенных языков? По-видимому нет. Еще раз, в том же пункте говорилось, что: "Церкови - члены содружества ВСЦ... являются субъектами поиска видимого единства". Значит существует некое невидимое единство; а нарушение видимого единства произошло из несовершенства, многогранности и неадекватной интерпретации богословских понятий. Так, что в  богословии случилось тоже, что при строении Вавилонской башни: смешение языков и непонимание друг друга.

Теперь предлагается найти общий богословский язык на основе догматического минимализма, в котором бы элементы богословской дифференциации отсутствовали бы и стал бы возможен процесс адогматической интерпретации. Этот догматический минимализм или сверхминимализм стараются представить нам в виде "общей христианской веры", которая "попадала бы в резонанс с различными церковными традициями". Здесь Церковь с ее вероучением, литургикой и благодатными дарами приравнивается к традиции: оказывается Православие - это видимая традиция наряду с другими общинно-историческими традициями; а под ними существует невидимое единство, которое экуменизм призван расчистить от позднейших наслоений, и затем показать пребывающему во мнимых разделениях христианскому миру. Этот предполагаемый язык экуменического богословия звучал бы в резонанс всем традициям и, мы добавим, он не смог бы диссонировать им, так как пустота и молчание не производят диссонанса. А здесь идет речь о догматической немоте.

Далее говорится: "Церкви - члены содружества ВСЦ ответственны за развитие и воспитание восприимчивости и за овладение языком, который позволит им продолжить диалог друг с другом". 

"...Развитие и воспитание восприимчивости" к языку догматического минимализма может происходить для православных только синхронно, с потерей восприимчивости к самому Православию как единой истине. Это "развитие и воспитание" к восприимчивости нового языка представляет собой ломку Священного Предания, которая выразила себя в порче святоотеческого языка, в догматическом индифферентизме, в разрушении границ Церкви, в отождествлении себя с каким-то аморфным, неопределенным "общим христианством", которого реально вообще не существует. Это секуляризация церковного сознания и проникновение в православное святилище духа либерализма. Все это ведет к экклезиологическому индифферентизму. Говорить об "общем языке" могут только два или несколько субъектов, принадлежащие к одной групповой категории. Здесь опять Православная Церковь мыслится, как часть какой-то более широкой общности. Если к числу прибавляется число со знаком "-", то их сумма становится не больше, а меньше, чем первое число.

Поэтому принятие Православием инородного тела является не приращением, а потерей. Этот язык минимализма, по заявлению экуменистов, позволит им продолжать диалог друг с другом. Здесь верно отмечено, что диалог на основе святоотеческого и богословского языка с его установившейся терминологией зашел в тупик и его продолжение окажется тавтологией и топтанием на месте. Поэтому надо создать новый язык, а так как слово есть отражение мысли, то надо создать новое мышление для продолжения и развития экуменизма. Об этом да и хлопочут наши экуменисты с их теориями: о частичной благодати, которую надо восполнить (Кураев), о отождествлении сотериологии с нравственностью, где вероисповедание не имеет значение (митрополит Антоний Блюм) и о загробном обращении ко Христу (Осипов). Все это сводится к одному: можно спастись вне Православной Церкви.

Пункт 10 начинается словами: "В нашем жестоком и разделенном мире Церкви создали свои различные церковные культуры, но согласно принципам, установленным для членов Всемирного Совета Церквей, они призваны признать необходимость совместного свидетельства своей христианской веры, единства во Христе и общности не знающего границ человечества". 

Здесь "жестокость" и "разделенность" представляются какими-то синонимическими понятиями, которым противостоит принцип всеобщей интеграции. 

Слова "...Церкви создали свои различные церковные культуры" - неопределенны, расплывчаты и аморфны. Здесь под церковной культурой могут подразумеваться онтологические свойства Церкви. К этим словам могут быть подогнаны литургика, каноника и даже догматика Церкви, но культура создается людьми; а Церковь, включая ее атрибутику, основана на Откровении.

Церкви - члены ВСЦ "...призваны признать необходимость совместного свидетельства своей христианской веры". Однако вера не только признание Христа как Сына Божьего и Спасителя мира, - это интуитивная способность проникать в духовный мир и общаться с ним. Вера - это не одно доверие и подчинение авторитетам, а реальная сила, которая делает человека новым творением во Христе. Поэтому общей христианской веры не существует. Церковь, конфессии и ереси имеют различную не только в теоретическом аспекте, но в глубоких эмоциональных переживаниях. Истинная вера дается Духом Святым, живущим в Церкви, поэтому она уникальна. Царство Божие обещано Церкви, а не церквям. За пределами Церкви кончается вера и открывается область верований.

"Необходимость...единства во Христе". Но единство во Христе - это единство в Духе Святом, так как только через Дух Святой познается Сын Божий. Признавать единство во Христе - это значит признавать единство Церкви с ересями в Духе Святом. 

Далее, признать необходимость "...общности, не знающего границ человечества". Мы признаем психобиологическую общность человечества, происходящего от единого начала, т.е. нашу общность в Адаме и истекающую оттуда идею братства. А что касается духовной сакральной общности, то она ограничивается границами Православной Церкви, имеющей Дух Христов.

В пункте 11 указывается, что: "Комиссия видит Совет способным всплотить церкви в экуменическом пространстве...