"Святые Тайны для меня все"

Ложь может появиться в Церкви лишь на короткое время, и то в виде частного мнения, но затем соборное сознание осудит и уничтожит ее, как живой организм выбрасывает вон попавшее в него инородное тело.

Зайцев пробует ссылаться на святого Григория Нисского, не поясняя, что слово "претворение" имеет различное семантическое значение. Чтобы сопоставлять два текста, содержащие одно понятие, надо сначала определить, в каком значении употребляется оно, в прямом или относительном. В противном случае само сопоставление теряет всякий смысл. В цитате отца Вадима слово "непреложно" взято в прямом значении, в цитате Зайцева "преложение" является метонимией.

Зайцев ссылается на слова святого Кирилла Иерусалимского: "Но смотри, не почитай онаго Мира простым. Ибо как хлеб в Евхаристии, по призывании Святаго Духа, не есть более простой хлеб, но Тело Христово, так и Святое сие Миро не есть более простое..., но дар Христа и Духа Святаго присутствием Божества Его бывающий действительным".
Из этого г-н Зайцев делает вывод, что святой Кирилл не исповедовал учение о превращение сущностей. Однако, нам кажется, что вышеуказанная цитата говорит как раз об обратном. Святой Кирилл резко разграничивает Евхаристию от Миропомазания. В Евхаристии хлеб становится Телом Христа, а в освященном Миро Божество присутствут Своей благодатью, что мы полностью принимаем. 

Зайцев цитирует преподобного Симеона Нового Богослова: "Если ядущие Его Плоть и пиющие Его Кровь имеют жизнь вечную...мы же, вкушая их, не чувствуем, что в нас происходит что-то большее, чем (при вкушении) чуственной пищи, и не принимаем в сознание иную жизнь, значит, мы приобщились простого хлеба, а не одновременно Бога". На самом деле святой Симеон Новый Богослов говорит здесь о субъективной стороне причащения: дух человека при недостойном причащении как бы парализован и не испытывает радости освящения. Недостойное причастие не преображает человека, он остается чужд Таинству, воспринимая Небесный Хлеб как простую пищу, не вкусом Духа, а вкусом языка и гортани, но о следствиях недостойного причащения здесь преподобный Симеон не говорит. Именно недостойное обращение с Телом и Кровью Христовой, по словам апостола Павла, влечет за собой наказание: болезни и смерть. Именно потому, что это не простой хлеб, а Тело и Кровь Христа не в символическом значении, а в своей сущности!

Господин Зайцев солидарен с Фокиным, и цитирует его: "...хлеб и вино "принимается в общение", соединяются с Божеством, сохраняя свою природу".  Однако, приниматься в общение и претворяться в сущность далеко не одно и то же. Человек, например, через миропомазание входит в общение с благодатью, но не претворяется в благодать.
Далее приводится совершенно еретическая мысль: "Единая плоть Бога Слова умножается, охватывая постепенно все тварное бытие. Но в то же самое время эта плоть тождественна и исторической плоти Христа - воскресшей и вознесшейся к Богу Отцу". Это не одухотворение космоса благодатью, а поглощение Богом космоса, единосущность космоса Плоти Христа, хотя бы в перспективе эсхатологии. Здесь больше, чем гелозоизм (учение о разумности всей материи), здесь космическое тварное бытие переходит в Божественное бытие и сливается с Ним. Здесь не метафора, а прямая речь: "эта плоть тождественна исторической плоти Христа".

Зайцев пишет, что о. Вадим Леонов подвергает критике и идею онтологического единства всего материального мира и, следовательно, определенного тождества земного хлеба и человеческого тела. Мысль об изначальном единосущии обычного хлеба Телу Христову оценивается им (о. Вадимом) как совершенно несостоятельная. При этом Зайцев добавляет, что на его взгляд эта мысль самоочевидна и естественно вытекает из библейской и святоотеческой антропологии, космологии, сотериологии и экклезиологии. Здесь господин Зайцев подтверждает свою неверную и крайне опасную мысль следующим доказательством: это так, потому что это очевидно и, следовательно, не может быть по иному. Такое оригинальное доказательство вряд ли можно назвать находкой в логике.

Зайцев пишет: "Адам создан последним, как венец творения, совмещающий в себе все - и видимое, и невидимое - тварное естество (и в Адаме вся тварь, должна была приобщаться к естеству нетварному)". 
В одной фразе сразу две ошибки. Тварь должна быть одухотворена не в Адаме, а через Адама, который является связующим звеном между материальным космосом и Богом.

Господин Зайцев очевидно не понимает, что он перешел границу в своих философских вдохновениях, которая разделяет теизм и пантеизм. Он пишет далее: "Это динамическое единство было столь тесным, что, по мысли преподобного Иустина (Поповича), весь космос ощущался первозданным человеком как продолжение своего собственного тела". Что ощущал Адам и о чем он думал нам неизвестно. В каком контексте преподобный Иустин (Попович) выразил подобную мысь  также непонятно, потому что текст не приведен. Возможно, что это метафора или синекдоха, а не умозаключение. Возможно это личная интерпретация господина Зайцева, не берусь сказать. Но с богословской точки зрения эта мысль несостоятельна. Здесь первозданный человек выступает в образе кабаллистического Адама Кадмона, в котором заключена вселенная. Все-таки господину Зайцеву хочется утопить Адама в космосе, сделать его не личностью, а каким-то универсальным принципом. Если бы Адам ощущал космос как свое собственное тело, то питаясь плодами рая, он занимался бы самопоеданием.

Итак, обвинив Адама в аутофагии, господин Зайцев переходит к другой, не менее оригинальной мысли:  "И только грехопадение внесло в мир разделенность всего и вся, противопоставленной всем прочим. Взаимопроникновение вещей сменилось их атомизацией". Оказывается, грехопадение было причиной индивидуализации некогда универсального бытия. Эта мысль была выражена древними гностиками, она присутствует во всех софиологических системах, вплоть до Владимира Соловьева и его последователей. Хотя у последних она скрыта как лицо за вуалью. "Вещь стала представляться самодостаточной субстанцией" - кому представляться самой вещи: Адаму или г-у Зайцеву?

Всякая субстанция уже самодостаточна в своих онтологических свойствах. Несамодостаточной субстанции вообще не существует. Тогда господину Зайцеву надо было бы употребить иной термин. Затем странная мысль, что субстанция должна противопоставлять себя всем прочим. Субстанции могут сосуществовать, действовать синхронно и дополнять друг друга. Как видно г-н Зайцев неравнодушен к Гераклиту и Гегелю с их диалектикой постоянной борьбы. "Взаимопроникновение вещей сменилось их атомизацией". Значит, по мысли господина Зайцева, атомная структура материи была не созданием Божьим, а следствием грехопадения. Интересно, какова тогда, по мнению Зайцева, была структура материи до грехопадения?

Более того, гипотеза об онтологическом единосущии мира противоречит представлению Зайцева о том, что после грехопадения произошла атомизация материи. Сами атомы  вовсе не единосущны, как считал Эпикур. Уже Платон представлял атомную систему в виде многоугольников, от которых зависит свойство стихий. Эти прозрения Платона Гейзенберг считал гениальными и наиболее перспективными для современной физики. Атомы, молекулы и клетки представляют собой сложные материально-энергетические структуры, обладающие различными свойствами, так что учение о единосущии не имеет в микроэлементах материи своего подтверждения.

У Святых Отцов есть указание на то, что после грехопадения человеческое тело было облечено в "кожаные ризы", стало более косным, грубым, оземленным. Оно подверглось деформации, но при этом не произошла смена природ. Мы остались в теле, унаследованном от Адама, только в теле, поврежденном грехом. Опять Зайцев переступает границу между христианством и гностицизмом, который учит о материи, как следствии падения.

Зайцев пишет о взаимопроникновении вещей в первозданном мире и разделенности всего после грехопадения. Однако разделенность на роды, виды и индивидуальности произошла во время самого творения мира, а вовсе не из-за соблазна люцефера. Уже имена, которые дает Адам обитателям земли, говорят об их обособленности. Мир соединен и гармонизирован через благодать без потери конкретности вещей и индивидуальности людей. Здесь господин Зайцев опять переходит грань между христианством и безликим пантеизмом, где целью всего сущего является отказ от себя и растворение в неком универсальном бытии.