Скрытый демонизм (из книги «Люди погибели»)

Могут возразить, что как бы ни были страст­ны и развращены люди, но в душе их таится тос­ка по правде, и не может быть, чтобы за столетия в мировой литературе не было создано хотя бы несколько образов христианских подвижников, которые могли бы вдохновить нас на самоотверженную духовную жизнь; что из светской лите­ратуры христианин может добыть, как из руды, крупицы золота. Однако, как мы сказали, литература ничему не учит. Она индуктирует страс­ти, живущие в нашей душе, оживляет пороки, лежащие на дне сердца, как подводное чудови­ще; она воспаляет воображение, она погружает в мир мечтательности, но никаких реальных знаний не дает. Нельзя «сочинить» образ свя­того на основе своих оземленных представле­ний и нечистых эмоций, не может светский писа­тель проникнуть во внутренний мир подвижни­ка посредством интуиции: душевное никогда не поймет духовного. Это будет ложь на святого. Даже такие деятели литературы, как Данте, Тассо, Достоевский, Толстой и другие, сумевшие глу­боко раскрыть мир человека на уровне его души, когда речь шла о христианских подвижниках, оземляли их или превращали в какие-то пустые бесплотные тени, либо заставляли появляться на страницах своих книг, как резонеров на сцепе; даже в карикатурах Анатоля Франса иногда проскальзывало больше понимания недоступных тайн духа, чем у так называемых христианских писателей-моралистов.
Поэтому, подводя итог, скажем: в светской литературе можно различить разные степени уровни концентрации демонизма — от скрыты до бесстыдно обнаженных — но альтернативы ему здесь нет.

***

Коснемся и другой области человеческого знания — науки. Может показаться странным и парадоксальным сближение науки с демонизмом. Атеисты постоянно кричали о том, что наука противостоит мракобесию. Большинство верующих считает, что наука нейтральна к религии, она основывается на материальных явлениях, изучает их взаимодействие, ищет закономерности, находит законы, которые даны Творцом, и поэтому, сталкиваясь с целесообразностью мироздания, от космоса до атома, вполне объективно может под­вести человека к вере в Бога. Но мы говорим не о вере, — и бесы веруют, и трепещут (Иак. 2, 19), — мы говорим здесь об ином: о способнос­ти к богообщению людей с аналитическим складом ума.
Часто люди науки, читая религиозную литературу, говорят: «Может быть, то, что написано, и правильно, но сама методология ошибочна»,
хотя на самом деле единой методологии в науке не существует: каждый крупный теоретик на­уки создает свою, а великие открытия вообще разрушают методологию. Научные открытия в большей части не логичны, а парадоксальны. И все-таки мы остановимся на главном принципе науки — идти от частного к общему, создавать картинную модель общего и никогда не дохо­дить до целого. Религия, напротив, показывает духовные реалии в их цельности, а не в анали­тической расчлененности; она идет от общего к частному. Для ученых, как для верующих, при­надлежащих к различным конфессиям, так и для агностиков, религиозное Откровение будет ка­заться нарушением методологии, а чудо — не­нужным диссонансом в математически точной картине мироздания. Поэтому они будут старать­ся снизить уровень Откровения до возможнос­ти логического анализа, а чудо — объяснить естественными причинами.
Умом, вращающимся в мире конечного, среди причинно-следственных связей, трудно поверить в Бога как в живую Личность. Они и личность будут принимать как живую организацию, то есть ограниченность. Оттого аналитический ум лег­ко делает крен в сторону деизма или пантеиз­ма. Там место Бога занимает космос, в одном случае — как механизм, в другом — как моди­фикация Божества. Пример ученого, пытающе­гося богословствовать, это священник Павел Флоренский или архиепископ Симферопольский Лука (Войно-Ясенецкий). Их мысль постоянно ищет материального субстрата, на который она могла бы опереться; вместо полета веры — костыли доказательств, попытки создать условия, в которых можно было бы провести и повторить духовный опыт, как научный эксперимент; именно поэтому — странный для духовных лиц интерес к спиритизму и парапсихологии.
Другой пример — протоиерей Сергий Булгаков, философ, который также пытался, но так не смог стать православным богословом. Он и опоры уже не в материальном субстрате, а в формальной логике, и поэтому создает или повторяет платоно-гностическую систему, которая может быть окинута единым взором рассудка и подвергнута анализу. Здесь Божество и мироздание, Божественный план и Промысл — все втиснуто в пространство рассудка; здесь все определенно и в то же время все бездушно и плоско.
Религия идет от внутреннего к внешнему. Наука и оккультизм — от внешнего к внутреннему, от формы к субстанции. Легко верить Бога и в то же время «отделаться» от Него через деизм, решив, что Бог, оградив мир законами, скрылся от него, как отец, который, дав наследие сыну, сказал: «Теперь до тебя мне нет дела, живи сам, как хочешь»; или через пантеизм, заявив, что Бог — всё и Бог — ничто.
Ученый везде хочет найти и определить законы для Того, Кто стоит над любым законом. Для него религиозный опыт подобен научному эксперименту, химическому процессу, который происходит в колбе с реактивами. Характерно, что Мефистофель является Фаусту в первый раз не на горе Броккен, где темные духи справляют шабаш, а в научной лаборатории, где ученик Фауста Вагнер хочет посредством ртутных со                                                          единений создать в пробирке живого человека. Появившись в лаборатории, Мефистофель за­тем следует за Фаустом, как тень, до его моги­лы — это дух сомнения, дух отрицания, дух бо­гоборчества, который обещает человеку рай на земле, а в уплату требует его душу.

***

Еще одним средством демонизации человече­ства во все исторические периоды служил театр. Театр — это сгусток страстей, поле духовной лжи, которое захватывает зрителей, как липкое расте­ние — насекомых, в поисках нектара опустивших­ся на его яркие смертоносные цветы. В театре собрано все самое отрицательное, что только имеется в каждом виде искусства. В живо­писи, музыке и литературе носителями страстей служат картина, гамма звуков, слово, то есть опос­редованный символ, а в театре — живой человек, посылающий в зрительный зал волны своих гре­ховных чувств и переживаний. Само искусство актера — искусство включаться в другую, чужую жизнь и делать ее своей жизнью, входить в несу­ществующий образ и отождествлять его с собой, накладывать на себя маску и заменять ею собственное лицо. Артист — это Протей, который постоянно меняет свой облик. Поэтому искусст­во артиста — искусство убивать в себе личность, искусство менять цвета, как меняет их хамелеон, искусство изменять формы, подобно воде, кото­рую переливают в разные сосуды.
На сцене невозможно передать духовное со­стояние, так как в истину не играют. Сцена — это концентрированное поле страстей: чем интенсивнее и ярче выражена страсть, тем глубже она проникает в сердца зрителей, тем сильнее включает их в мир фантазии и ирреальности.
На сцене актер живет всеми существующими человеческими страстями; в нем они являются с такой силой, что зрительный зал зачастую почти физически ощущает их дыхание. Актер, словно маг, вызывает страсть из своего подсознания, словно заклинатель, который говорит демону:   «приди», — и тот приходит,  «уйди», — и тот исчезает. Тренинг артиста имеет очень большое сходство с оккультными упражнениями йогов. И йог, и артист, оба полагаются на силу воображения, учатся мыслить яркими  образами, жить в их иллюзорном мире, верить в их реальность — как бы растворяться в них. Сцена театра и астрал оккультизма — это область страстных эмоций, которые в оккультизме восточном принимают персонифицированную форму.
В языческих культах храм и театр представляли собой один архитектурный комплекс. Самый большой театр в Риме, построенный Помпеем, располагался у подножия храма Венеры, ступени этого храма служили для зрителей скамьями. На сцене античного театра боги являлись как действующие лица не только трагедии, но и комедии. И сами древние мистерии также представляли собой театрализованные постановки с участием злых и добрых божеств. Только здесь уже не было зрителей: в драматические акты мистерии включены были все присутствующие.