Скрытый демонизм (из книги «Люди погибели»)

Человек, читая художественную литературу, теряет свою лич­ность и живет эмоциональной жизнью других людей. Страсти — вот краски, которыми худож­ник рисует свои полотна, а мир говорит: посмот­рите, как красиво.  Такие развратные до мозга костей люди, как Гете, Байрон, объявляются «цветом» человечества, а их демонические писания — эталоном прекрасного. Можно ли сказать, положа руку на сердце, что среди известных писа­телей больше порядочных и скромных людей, чем растленных и порочных, ищущих в пороке вдохновение? Сколько там извращенцев, душев­нобольных, психопатов, считающих себя гениями признанными или непризнанными! Недаром среда их называется богемой — грязным болотом; но именно этих людей мир, забывший Бога, называет «носителями духовности»!
Обычно говорят, что выдающееся произведение написано в порыве вдохновения, но никто, однако, не задумывается, какова причина этого вдохновения. Многие из поэтов прямо утверждали: «Я чувствую, что какая-то неведомая сила осеняет меня, что кто-то пишет моим пером». Это вдохновение на самом деле — состояние демонической медиумичности. Александр Блок говорит, обращаясь к своему демону, которого он называл «музой» вдохновения: «Есть в напевах твоих сокровенных, роковая погибели весть, поруганья заветов священных... и такая влекущая сила, что готов я твердить за молвой, будто ангелов ты низводила, покоряя своей красотой».
Усмешка сатаны все более обнажается в мирском искусстве. Если в древние времена воспевались доблести, которые также были основаны на гордости и, по словам блаженного Августина, являлись не чем иным, как «блестящими пороками», то затем искусство с каждым веком становилось все более открытой апологией порока. Через мирскую литературу человек мысленно совершает все виды греха, теряет стыд перед самим собой, может быть, только лишь до поры, до времени соблюдая еще внешние приличия. Господь сказал: «Очисти внутреннее и тогда внешнее станет чистым» (ср.: Мф. 23, 26). Мирское искусство загрязняет внутреннее, а внешнее становится маской.
 Весь продолжительный период романтизма в литературе — это культ страстей, желание создать религию не любви, а влюбленности, представить темное влечение души чем-то священным, пош­лость облечь в одежды тайны. Натурализм, сме­нивший романтизм, — это уже культ плоти и крови, торжество и радость при мысли о том, что ты всего лишь кусок грязи. Но описание свинар­ника должно рано или поздно наскучить, поэто­му натурализм сменяется декадансом.
Декадент приготовляет из тех же страстей пикантные блюда. Здесь — культ разлагающегося трупа, здесь человек практически отождествля­ется с демоном.
Еще один знаменательный факт: для мирской литературы Бог — неинтересный персонаж. В романтизме на Его место поставлен предмет любви, некий идеал, который наделяется ирре­альными чертами. В натурализме — формооб­разующая земля снова обращается в прах моги­лы, для натурализма божество — сам человек. В декадансе место Бога занял диавол. Роман­тизм — вор по отношению к Богу, он хочет со­зерцать божественную славу в лице человека. Натурализм ничего не хочет знать о Боге, он презирает и ненавидит саму идею Божества. Декадентство поклоняется, как Богу, сатане. И, наконец, экзистенциализм считает и Бога, и диавола, и весь видимый мир только лишь пред­ставлениями, состояниями и процессами, проис­ходящими в душе человека. Ничего нет, кроме пустоты и бездны, — как бы так говорит он, — а то, что кажется существующим, — только веч­но пульсирующая безумная мысль самого человека, блуждающая в его собственной душе — огромной, бездонной и холодной, как межзвездное пространство.
Что же касается сюрреализма, это — апокалипсис, написанный пророками сатаны, демонизация человека, культ метафизического ужаса предчувствие грядущих катастроф. Здесь — человечество, покинувшее Бога, более того, возненавидевшее Бога от всей души, объявившее Ему войну. Происходит трагический распад человеческой личности. Человек уже не бежит от мира в свою больную душу, а в нем - в этом обреченном на гибель и потрясаемом безумием мире - ищет забвения.
Сюрреализм — это зазеркалье декаданса, где диавол уже не прячется более в тайниках человеческой души, как за театральным занавесом, а выходит в своем обличии на сцену мировой истории.
Экзистенциализм и сюрреализм возникли не на пустом месте. Это — один из завершающих этажей здания культуры, которое построили предыдущие поколения. Демонический импульс бы заложен уже в основание этого здания, но прежде можно было видеть только брошенные в землю семена и молодые побеги, а теперь на полях распустились ночные цветы зла.
Сюрреализм — законный «сын» и наследник своих предков, но в то же время это бунт детей против отцов. Если прежние литературные жанры представляли страсти как источник счастья и радости, как квинтэссенцию человеческой жизни и тщательно наводили косметику на лице гниющего трупа («Смерть» Бодлера), то сюрреализм решительно объявил самое отвратитель­ное самым прекрасным. Говорят, что в нацист­ских лагерях смертников вели к месту казни под звуки танго, которое называли: «танго смер­ти». Сюрреализм — танец смерти, в котором со­дрогается агонизирующее человечество. Навер­ное, следующий этап искусства мало - чем будет отличаться от воплей гадаринских бесноватых, которые бились головой о камни, чтобы заглу­шить внутреннюю боль, и жили в гробницах — в погребальных пещерах, куда клали мертвецов. Характерно, что одержимых диаволом тянет к нечистоте, гнили и тлению, потому что диавол — дух смерти.
Нам скажут, что существуют классическая ли­тература, живопись и музыка, которые могут про­тивостоять хаосу современной антикультуры, так что у человека есть выбор и альтернатива. Но чем пропитано это искусство? Также душевны­ми страстями; оно уводит человека от Бога, на­полняет его ум образами земного. Чему посвя­щена мирская живопись? — Красоте вне Бога. Что пробуждает в душе музыка самых великих композиторов? — Грезы и мечтательность, страст­ные душевные состояния или языческое упоение этим миром. Святой Иоанн Кронштадтский пи­сал: «Мысль о земном оземляет саму душу», а мирская литература с ее яркими, страстными об­разами похожа на комья земли, которыми душа, как могильщик, погребает свой дух.
Искусство заставляет око души смотреть или на землю, или в иллюзорный мир фантазий, по­хожих на плывущие облака, которые каждое мгновение меняют свою форму.
 Духовное небо для засоренных глаз души закрыто. Что касается живописи, то картина еще более глубоко, чем слово, соединена со страстями. Уже святой Иоанн Златоуст писал о том, что были люди, которые влюблялись в картины и статуи. В картине имитация жизни ярче, нежели в слове, она мгновенно, через взгляд, поражает человеческое сердце. Мирское искусство всегда носит языческий характер с широким спектром культов от космофилии до культа чувственных страстей, а от него — до откровенной демонофилии.
Античная трагедия — первый услышанный нами аккорд искусства. Сюрреализм — один из последних его аккордов. Но сама симфония едина.
Может ли человек, увлеченный искусством, чисто молиться? — Нет! Его молитва будет похожа на малый ручеек, который исчезает на пути, пропадает в песках. Бурю помыслов, фантасмагорию образов, карнавал картин, которые хранятся в памяти души, диавол, как свое войско, выводит из недр подсознания человека, чтобы уничтожить его молитву. Сердце такого челове­ка не может вместить молитву — оно отдано другим чувствам. Ум его не способен вникнуть в смысл молитвенных слов, он окружен темной тучей помыслов. Молитва его похожа на дом из песка, рассыпающийся под руками.
Наша интеллигенция и малорелигиозна-то как раз потому, что она лишила себя способности молиться; она может только рассуждать и воображать, то есть находиться в области души, а не духа.
 Есть еще одна разновидность сюрреализма, или, точнее, его предшественник — кубизм. Здесь — желание перестать быть человеком, превратиться в конструкцию, подобную машине. Уже античные философы считали четырехуголь­ник и куб символами материальности, атома зем­ли. Кубизм — это и ужас перед цивилизацией, превращающей человека в железного зверя, и тайное влечение к этому царству смерти из кам­ней и металла, подобное любви безвольного раба к своему жестокому господину.