Скрытый демонизм (из книги «Люди погибели»)

Даже агностицизм и скептицизм основываются на гордости ума, то есть на демонизме. Впрочем, философия сделала уже свое дело. Теперь ею занимается, только очень ограниченный круг людей — как интеллектуальной наркоманией.  Большинство же интересуется оккультными течениями, кото­рые обещают не блуждание ума в лабиринтах мироздания, а вполне утилитарный товар.
Философия, отделившись от религии, обратила острие рассудка против нее, а затем, исчерпав себя, вступила в период затяжной агонии. Люди, потеряв религию сердца и отшатнувшись от карликовой религии разума, ищут религиозную эмпирику, мистику — как непосредственное переживание, но вместо этого на пепелище сожженных ими хра­мов находят мистику оккультную, скрытый или явный демонизм.
Позитивизм в течение целого столетия цар­ствовал в литературе и науке. Под грохот бара­бана и медные трубы он кричал и вопил, что Бога нет, а с религией покончено навсегда. Но его по временам выдавала собственная нервоз­ность. Когда позитивисту приходится произно­сить слово «Бог», то холодная и скрытая неприязнь нередко сменяется истеричностью или сарказмом, что не вяжется с заявлениями о свободе мнений и уважении к убеждениям. Кажется, эти люди в душе боятся, что Бог все же есть. Ненавидят не мертвую идею, а живое существо.
Позитивизм образовал вакуум в душе чело­века, но не смог заполнить его. На месте Бога в душе раскрылась, как черная космическая яма, пустота, и тогда на смену позитивизму пришел декаданс, который, как маг со своими заклина­ниями, стал вызывать из бездны диавола — «князя мира сего». Если для позитивизма че­ловеческая душа — это продукт и отражение внешнего, то для декаданса, напротив, внешний мир становится фоном, на котором проявляют­ся и действуют темные реалии подсознания, по­хожие на апокалиптические чудовища, и этих чудовищ человек отождествляет со своей соб­ственной душой.
Герой одного из рассказов Кафки, проснув­шись утром, вдруг увидел себя огромным насе­комым. Так и здесь происходит подобное пере­рождение: человек начинает ощущать себя не то пауком, не то вымершей рептилией. Если ро­мантизм увлекал душу в плен страстных и сла­достных чувств, как сказочная русалка своими объятиями — в речной омут, то декаданс впи­вался в свою жертву, словно спрут щупальца­ми, и тянул ее в глубину морскую, в темную безд­ну безумия.
Лирика романтизма с его колыбельно-погребальными напевами сменилась площадной бра­нью и хрипом агонии. «Истина в вине, — шеп­чет нам романтизм, — в опьянении миром», хотя мир, как змея, кусает того, кто отдал ему свое серд­це. «Истина в безумии, — говорит декаданс, — я разбил то, чему поклонялись люди — иллюзии и идеалы, и теперь свободен от разочарований; я лежу в грязи, поэтому не боюсь падений. Смерть неизбежна, но я нашел свое счастье в самом на­слаждении смертью — как трупный червь, гры­зущий внутренности мертвеца».
Одно из течений декаданса, футуризм — пре­тензия на пророческое видение будущего. Прогресс цивилизации представляется ему как тотальное опредметчивание всего человечества. Человек пре­вращается в конструкцию из металла с мотором вместо сердца; богоподобие как нравственная автономия личности, свобода воли и возможность выбора оказывается потерянным, в его мозг, как в компьютер,  вживляется программа.  Другое свойство богоподобия — логос (слово) исчеза­ет, остаются только сигналы, которые человек посылает в мир и получает извне. Человек, потерявший живую душу, теряет и дар слова, ко­торый ему уже не нужен; он остается с одной сигнальной системой управления. Поэтому по­эзия футуризма отказывается от слова и заме­няет его звукосочетанием: футуристы переходят на язык звуковых имитаций.

***

Вторая половина XIX века ознаменовалась созданием одной из самых популярных науч­ных или, точнее, псевдонаучных теорий — дар­винизма, оказавшего глубокое влияние не толь­ко на биологию и антропологию, но также на этику и социологию, на весь строй мышления современного человека. Эта биогенетическая гипотеза в глазах современных людей приобре­ла значение научного универсума; хотя многие крупные ученые указывали на ее ошибки, про­тиворечия, отсутствие фактических доказательств и волюнтаризм, их голоса остались неуслышан­ными. Казалось, люди, зачарованные внешней стройностью этой системы, не хотят понять ее надуманность, внутреннюю пустоту алогизмов, словно боятся увидеть, что король, торжествен­но шествующий по главной улице науки, на са­мом деле — голый.
В чем притягательность этой теории, в чем сек­рет ее успеха? Только в том, что она отвечала духу времени. Человек хотел уверить себя в том, что он — зверь, и зверь не по произволению сво­бодной воли, а по необходимости своей природы. Эта теория, делающая ненужным присутствие в мироздании Божества, ведет к агностицизму и атеизму, освобождая человека от нравственной ответственности за свое духовное состояние и заменяя совесть общественными правилами. Эта теория освобождает человека и от необходимос­ти решать тяжелые, иногда мучительные вопросы о смысле жизни, поскольку дарвинизм заявляет, что человек — всего лишь продукт слепой эво­люции, сцепление целой массы счастливых слу­чайностей, из которых каждая так же редка, как отгаданный номер в лотерее. В жизни любого существа и в биологическом генезисе, согласно дарвинизму, нет ни программы, ни цели, поэтому надо не размышлять над жизнью, а удовлетворять вложенные в нас естественные инстинкты и приобретенные в процессе эволюции человека культурные потребности.
Дарвинизм уничтожил уважение к человеческой личности как образу Божию. Он уничтожил уважение к самому фе­номену жизни, представив историю Земли пер­манентной бойней. Для дарвинизма современное поколение стоит на ступенях лестницы, сложен­ной из костей и черепов «человекоподобных» зверей, и само оно также должно стать «удобре­нием», вроде навоза, для будущих, более совер­шенных всходов человечества. Поэтому мировые гекатомбы, лагеря смерти с пылающими кремам ториями — это не жертвенники сатаны, а фер­менты эволюции. Если всю Землю опутать, как меридианами глобус, колючей проволокою, то процесс отбора наиболее способных к выжива­нию пойдет быстрее; а если войны, эпидемии, ка­таклизмы и жестокая конкуренция за право на жизнь прекратятся, то, напротив, наступит время эволюционного застоя, деградации и загнивания.  Здесь Дарвин повторяет Гераклита: «Война есть мать всех вещей».
Дарвинизм — оправдание революции,  ведь сама эволюция представляет собой непрерыв­ную цепь микрореволюций. Принцип один, дело только в длине прыжка. Дарвинизм, уверив че­ловека в том, что он всего-навсего интеллекту­альный зверь,  оправдал убийство и садизм, как проявление естественных инстинктов, вож­дизм — как структуру волчьей стаи, разврат – как  природное стремление иметь больше потом­ства, насилие — как право сильного, которое осу­ществляется везде и всегда.
Дарвинизм — это ницшеанство в биологии, а ницшеанство — это дарвинизм в литературе. Характерно, что такой сатанист, как Гитлер, был одновременно дарвинистом, ницшеанцем и ок­культистом. Учение Ницше о сверхчеловеке он взял как отправную точку для теории о сверх­нации. Ссылаясь на дарвинизм, Гитлер заявлял, что имеет право уничтожить низшие расы для будущей расы богов. Правительство младотур­ков в 1915 году, обсуждая план геноцида трех миллионов армян, проживавших в Турции, так­же ссылалось на учение Дарвина.
В системе Дарвина, как и в космогонии Лапла­са, нет места для Бога, хотя Дарвин по воскресе­ньям аккуратно посещал англиканский храм в Лондоне, а Лаплас считал себя «добрым като­ликом». Если Ницше истерично кричал, что Бог «умер», и его вещания были похожи на теат­ральные похороны Бога, то в дарвинизме совре­менники увидели то, что хотели видеть — кли­ническую картину «смерти» Бога, и, как бы оча­рованные и загипнотизированные этой картиной, выдали дарвинизму мандат на научную непри­косновенность. И если Ницше по временам сам ужасался пустой и безумной свободе безбожия и плакал втихомолку о потерянном Боге, то Дарвин под сводами храма обдумывал свою тео­рию о происхождении видов.
Худшей разновидностью дарвинизма явля­ется учение Геккеля, который был разоблачен как фальсификатор фактов, то есть шулер в науке.