О двух видах любви

Есть два вида любви, как два источника радости: теофилия – любовь к Богу, которая одухотворяет человека, преображает его, делает сопричастником ангельской радости; и космофилия – любовь к космосу, видимому миру, упоение бытием, радость и наслаждение красотой божественного творения, которое заменяет Самого Творца. Любовь к Богу по своей природе – духовная любовь, возникающая при действии благодати; а любовь к миру и того, что в мире – душевная любовь, принадлежавшая к эмоциональной сфере человека. Но надо отметить, что душевная любовь и космофилия не тождественны друг другу. Есть нравственные и благородные виды душевной любви, как семейная любовь, патриотизм, дружба и т.д. Но мы здесь говорим о космофилии, как мировосприятии и мировоззрении, как о явном или скрытом обожествлении космоса.

Теофилия это религия духа; космофилия – религия плоти. Космофилия обращена к космосу – он предмет любви человека. Эта любовь может доходить до вдохновения и экстаза. Человек ощущает себя частицей грандиозной реалии космоса, струей его энергии, лучом его света. Он может верить или не верить в Бога, но, на самом деле, в его глубоком мироощущении космос является божеством. Для него космос это чаша, кипящая жизненной силой, бесконечность во времени и пространстве, от которой захватывает дух человека, песнь, которая звучала и будет звучать вечно. Религия космоса это влюбленность в него и трепетное созерцание его феерической красоты. 

Космофилия это радость и наслаждение самим бытием. Для античных космофилов Бога вне космоса не существовало; для современных – Бог является только мертвой абстракцией. Космофилия это призыв к человеку почувствовать свое единство с вселенной, ощутить ее творческие силы и энергии, почувствовать в своей груди мощное дыхание космоса, осознать, что человеческая природа часть универсума. Космос материален и телесен, поэтому в язычестве ярко проступает восхищение и поклонение человеческой плоти. В античном искусстве культ телесной красоты возведен на высокую степень. Человек – высшее проявление живого космоса, отсюда наивный антропоморфизм языческой религии и прометеевский гуманизм мифологии. Язычество являлось теологией радости и красоты, но теологией, в которой не было Бога: Его место заняли космос, в своем величии и мощи, и человек, в своих интеллектуальных взлетах и страстных чувствах. В язычестве не было учения о возрождении человека, его заменял катарсис мистерий и театральных постановок, где героизм и добродетели в столкновении с неумолимым роком получали трагическую развязку. Катарсис мог оказать только временное воздействие на душу человека – как от удара смычка по струнам возникает и тотчас исчезает звук, похожий на стон умирающего. Рецидив языческого гуманизма ярко проявился в ренессансе. Это призыв от Христа к Пану, от красоты Божества – к красоте космоса и человека, от духа – к плоти.

Язычество было религией космической красоты и человеческих наслаждений, и на этом фоне христианство представлялось античному миру фанатичной сектой, религией черни и невежд, учением, отнимающим у людей то счастье, которое дарует им жизнь, мрачным призраком смерти во время пира. Для язычников христиане были людьми, лишенными чувства красоты, ненавистниками жизни, врагами государственных устоев, чумной язвой, которая угрожает существованию самого человечества.

Христианство высветило иллюзорность языческой космофилии. Оно обнажило трагичность человека, его греховную поврежденность, внутреннее безобразие, его демоноуподобление, то, что старалось скрыть или не знать язычество.

Христианство открыло людям существование духовного, невидимого, вечного мира, и раздвинуло горизонты человеческого бытия до бесконечности, где сам космос мыслится не как божество, а скорее как подножие ног человека, рожденного для неба.

Христианство открыло в человеке его истинное богоподобие и, вместе с тем, показало глубину его падения, безобразие его страстей и путь к другой радости – радости преображения, радости богообщения, радости не только эмпирического бытия, но возвращенного рая, радости благодати – божественной силы, которая возрождает человека и делает его из сына земли сыном неба, из искры, возникающей и гаснущей во времени, причастником вечного света Божества.

Христианская нравственность имеет своим источником теофилию, а языческая – космофилию. Гностицизм, католичество, ренессанс, протестантство и теософия это отступление от теофилии в сторону космофилии. Если смотреть на атеизм как на вид религии, то его сущность – тоже космофилия. Космофилия не дает твердых нравственных устоев. Человек находится в постоянной зависимости от внешнего; он должен или приспосабливаться к нему, или же принять его как неизбежное, или стараться приспособить внешнее к себе.

Космофилия в существе своем трагична. Найти опору в космосе невозможно, там властвует тление и смерть. Человек как частица космоса обречен на уничтожение. Чрезмерная антропофилия превращается в антропофагию, в которой исчезает сам человек. Теряя чувство вечности и своего богоподобия, он теряет самого себя, свою внутреннюю самотождественность и превращается в калейдоскоп внешних, сменяющих друг друга впечатлений. Он стремится найти счастье и благополучие в приобретении внешнего, которое на самом деле чуждо человеческой душе. Космофилия не может удовлетворить высшие потребности человеческого духа, она бессильна возродить человека, уничтожить диссонансы зла и греха в нем самом и окружающей его среде. Это радость опьянения, которая может дать забвение от тягот жизни, но не сделать человека счастливым. Поэтому космофилия это драматический оптимизм.

Сделаем некоторое отступление. Как мы сказали, теофилия – духовная любовь, а космофилия – душевная. В природе человека можно различить дух, душу и тело. Дух это высшая сила души, это око, устремленное к Богу и способное созерцать невидимый метафизический мир. Другое око души устремлено на землю; собственно эту низшую часть неделимой души мы и называем душой. Тело, душа и дух имеют свои потребности. Но истинную радость человек получает только тогда, когда удовлетворяются потребности духа. Духовная радость переживается человеком как глубокий покой, как истинное счастье, которое обрел человек не в этом миру, а скорее в отречении от мира, не через удовлетворение своих страстей, а через их укрощение. Эта радость воспринимается как незримый свет, ощущается как особое тепло души – тепло пробудившейся жизни. Это радость, которая никогда не пресыщает человека, а в которой раскрываются все новые тайны бытия и глубины его собственной души. Именно ощущение этой неземной радости давало силу христианским мученикам идти на пытки, отдавать все, даже жизнь, чтобы не потерять эту радость. Ради нее преподобные уходили в монастыри, затворы и пустыни, углублялись умом в свое сердце, как бы скрывались в нем, чтобы не рассеивать эту радость другими мимолетными, эфемерными радостями мира и собственных эмоций. Духовная радость давала праведникам твердость камня во время искушений и испытаний. 

Исполнение одних душевных, а тем более телесных потребностей не могут дать человеку истинной радости. Сколько богатых людей были в своей жизни глубоко несчастны. Скольким царям их корона казалась раскаленным обручем. Сколько великих полководцев было побеждено своими мелочными страстями. Сколько людей с ярким эмоциональным миром и тонким эстетическим чувством, давших вечные образцы искусства, переживали глубокий кризис и трагически кончали жизнь. В противоположность этому удовлетворение потребностей духа делают человека счастливым, в каком бы состоянии он не был, в каком бы положении не находился, какую работу бы он не исполнял.

Душевная любовь выборочна, она не может любить всех: одних она любит, как бы привязывается к ним; другие для нее безразличны, словно их не существует; к третьим душевный человек питает неприязнь. Сама душевная любовь не свободна от эгоизма. Она зависит от меняющегося настроения человека, от отношения к нему окружающих, и часто гаснет также быстро, как и возникает, и одни душевные привязанности сменяются другими. Страстная любовь может выражаться в сильных эмоциях души – как высоко вздымаются волны моря во время бури, но она полна внутреннего смятения и тревоги. Как часто человек, одержимый такой любовью, причиняет боль себе и тому, кого он любит.

Неразделенная любовь превращается в драму, а разделенная – из поэзии в прозу. Духовная любовь включает человека в вечность, а душевная любовь это нить, которая может порваться в любое мгновенье: редко, когда она достигает до кладбища и кончается у могилы. Чаще разочарование или ревность разгрызает своими зубами эту нить.

Духовная любовь думает прежде всего о вечной жизни, а душевная о земной.