О монашеском авангардизме

 На сайте «Православие и мир» появился доклад игумена Петра (Мещеринова) «Протопресвитер Александр Шмеман и монашество», прочитанный на международном семинаре «Богословие радости в свете наследия протопресвитера Александра Шмемана».

Игумен Петр выражает убеждение в том, что будущее православного монашества, вернее, лучшей его части – монахов искренних и честных, старающихся жить по совести, отвращающихся от лицемерия и ханжества – должно стать раскрытием, продолжением и осуществлением идей протопресвитера Александра Шмемана – его концепции индивидуального освобождения. Что представляет собой такая, позволим сказать, «теология»?

Это, по сути дела, призыв к бунту и революции в монастырях, которые на протяжении всей истории были цитаделями Православия; это «освобождение» от Предания, традиций, твердых форм богослужения, иерархической структуры и монастырского управления, выход из русла, проложенного святыми отцами и подвижниками; это антипод монастырского устава и противоположность обетам, которые дает монах при постриге. Такой монашеский анархизм предлагает Шмеман, как панацею от недостатков и негативов – действительных и мнимых – для современного монашества. С такой ультраобновленческой позиции Мещеринов начинает свою погромную статью.

Доклад игумена Петра, несмотря на его внутреннюю пустоту, прикрытую либеральным пафосом, имеет определенную значимость, как симптом духовного разложения и слепоты, непонимания сути монашеской жизни, притязаний на создание особого рода мятежного монашества. Призывы Шмемана в изложении игумена Петра перекликаются с лозунгами обновленцев 20-ых годов прошлого столетия, которые требовали создать новую церковь, освободить верующих от духовного рабства и социального гнета, включить монашество в деятельную общественную жизнь, переделать колокольни в обсерватории, монастыри – в больницы и ремесленные цеха, а монашеские общины – в трудовые колонии.

Обновленцам всегда была присуща какая-то органическая неприязнь к монашеству. После революции одна часть обновленцев настаивала на запрещение монашества как изуверства и насилия над человеческой природой; другая, более умеренная, высказывалась за его сохранение, но только на определенных условиях, созвучных эпохе. Лидеры «красных попов» предлагали учредить монастыри, как миниатюрные полисы-республики с демократическим правлением, давать монашество только людям пожилого возраста, а молодым инокам разрешить вступать в брак.

Протопресвитер Александр Шмеман, который является одним из представителей современного модернизма, известный своими антимонашескими воззрениями и едкими выпадами, стал для игумена Петра Мещеринова духовным вожаком, примером подражания, а сочинения Шмемана – источником его творческих вдохновений. 

Вначале своего доклада игумен Петр пытается затушевать антимонашеские наскоки Шмемана. Он называет их шутливо и ласково «ворчанием», словно разговор идет о дедушке, который, играя с любимыми внуками, иногда добродушно ворчит на них, а не о планомерной и обдуманной акции против монашества. Вот примеры «ворчания», которые приводит сам игумен Петр из дневников Шмемана.

«Женский монастырь. С нами молодая игуменья Евгения. Всё «классично». Опущенные глаза, походка, тихий голос… Но в душу закрадываются сомнения. Не о ней, конечно. Она, по-видимому, безупречна в этой классике. А обо всём этом стиле. Нагромождение икон, в большинстве своём – ужасных, в церкви. Твердокаменная верность форме, этому абсолютному единообразию типа… Уход не столько от мира, сколько от этого мира, во имя другого, прежнего мира с его архаичностью, непромокаемостью, отсутствием всякого «проблематизма»… Разрушь форму – и ничего, пожалуй, не останется». Прот. Александр Шмеман. Дневники 1973 – 1953. М., 2005., стр. 537 (запись от 26.09.80).

Женский монастырь. С нами молодая игуменья Евгения. Всё «классично». Под классикой Шмеман подразумевает монашескую традицию, сложившуюся и выкристаллизованную в течение многих веков, ведущую свое начало от пустынь Нитрии и Фиваиды, от тавенисских монастырей и иерусалимских обителей и продолжающуюся до наших дней. Эта традиция вызывает у Шмемана раздражение, похожее на аллергию. Он начинает описывать ироническим тоном игуменью: Опущенные глаза, походка, тихий голос… Опущенные глаза бывают у человека, погруженного в молитву, когда его взгляд устремлен не вовне, а в собственное сердце. Как видно, Шмемана покоробило, что игуменья не глазела по сторонам, не смотрела восхищенным взглядом на его многоученое лицо, а, сопровождая гостей, занималась внутренней молитвой.

Походка… Она еще больше, чем глаза, говорит о скромности человека. Святой Амвросий Медиоланский писал, что по походке он часто определял характер человека. Какую походку хотел видеть Шмеман у игуменьи? Телодвижения балерины, порхающей на сцене, или шаги римских легионеров, от которых рушились мосты, что ли?

Тихий голос… Эта «классика» для Шмемана явно скучна. Между тем, тихий голос свидетельствует о душевном равновесии и спокойствии человека. Обычно повышают голос при эмоциональных взрывах, или когда стремятся в споре доказать свою правоту, как бы подавляя собеседника лавиной звуков. Неужели Шмеман хочет видеть игуменью, которая кричит в монастыре, как боцман на корабле или готф в лесу? Такое поведение игуменьи его настораживает: «Но в душу закрадываются сомнения».

Шмеман подозревает, что здесь что-то не в порядке, что-то «нечисто», что под этим прячется какой-то подвох. Свои сомнения Шмеман сообщает будущим читателям в интригующем тоне, словно криминальное разоблачение, совершенное опытным сыщиком, вроде Пинкертона. Однако нам кажется, что эти сомнения у него закрались еще до посещения монастыря, жизнь которого он иронически называет «классикой», потому что ему больше по душе монашеский авангардизм и понятнее «прогрессивная» игуменья в капоте, которая пересыпала бы свою речь шутками и прибаутками. 

«Расправившись» с слишком «классической» игуменьей Евгенией и подозрительной тихостью женской обители, протопресвитер Александр переходит к решительному сражению с монашеским традиционализмом. 

Нагромождение икон, в большинстве своём – ужасных, в церкви. Иконы символизируют присутствие невидимой Небесной Церкви в каждом храме, и соучастие в богослужении тех, кто изображены на иконах. Надо сказать, что многие обновленцы считали иконостас лишней атрибутикой храма, утверждая, что он не открывает духовную сущность алтаря, а закрывает его от народа. Нередко обновленцы снимали иконостасы, выносили престолы из алтаря на середину храма, и там, среди народа совершали литургию.

Модернисты-либералы считали и считают ужасными старинные, потемневшие от времени иконы со строгими ликами, которые призывают человека к покаянию; они предпочитают картины и портреты, ласкающие взоры и соответствующие законам анатомии и прямой перспективы. Надо сказать, что древние иконоборцы, как и современные модернисты, были радикально настроены против монашества, так что между ними есть некая психологическая общность.

Твердокаменная верность форме… Твердокаменность присуща вере. Христос назвал исповедание апостола Петра «камнем» веры; а в другом месте Евангелия Себя «краеугольным камнем», на котором зиждется Церковь. Модернисты хотят подменить православную веру своей либеральной стряпней, где мистику заменяет сентиментальность, а сотериологию – уверенность в своей безнаказанности, а для этого им надо вначале взорвать «твердокаменную верность форме».

Нельзя изменить форму, не затрагивая содержания, а содержание – не изменяя формы. Церковные формы – богослужебные, иконописные, монастырские и т.д. – это не сочинительство, не произвол меняющихся человеческих представлений и вкусов. В Православии содержание нашло себе соответствующие формы и воплотилось в них. Благодать, которая живет и действует в Церкви, хранит от разрушений и искажений как содержание, так и форму. Возьмем один вид формы – монашескую одежду. В ней символически отражены добродетели, которые должен стяжать монах, а также обеты, которые он обязан исполнить.