Родители, убивая своих неродившихся детей, не заботятся о захоронении их трупиков, почему же дети должны хоронить родителей в дорогостоящих гробах и оплачивать место на кладбище? Если можно убить младенца, из которого мог бы вырасти какой-нибудь новый гений или народный герой, то почему нельзя убить старика, который мало что доброго сделал за свою жизнь и еще требует от своих близких особого внимания? Где здесь логика? Почему нерожденного убить можно, а рожденного уже нельзя? Ведь правовые общественные законы должны основываться не на эмоциях, а на гранитном фундаменте справедливости. Закон о том, что плод уничтожить можно, а родившегося ребенка нельзя, является противоречием: ведь рождение это всего лишь изменение внешних условий по отношению к уже живому существу, а вовсе не начало жизни. Получается, что человека, стоящего на одной стороне реки можно убивать, а на другой — нельзя. Здесь дело заключается, скорее, в эмоциях, а не в справедливости. Легче убить того, кого не знаешь, легче быть палачом, стреляющим в спину. На аборте, убийцам предоставляется “льгота”, как бы психологическая защита — не видеть того, кого они осудили на смерть.
Есть еще один немаловажный фактор: законы составляют те, кто уже родился. Они не могут представить себя на месте нерожденных младенцев, но могут подумать о том времени (далеком или близком), когда они сами станут стариками. Поэтому законы, разрешающие аборт, не касаются лично их, а параллельное право на убийство тех, кто подвержен дегенерации, может обернуться против них самих. Если бы нерожденные младенцы могли бы издавать законы, то они дали бы право убивать и тех, кто решается на аборт, и тех, кто соучаствует в этом гнусном преступлении. Получается парадокс: незрелый плод можно сорвать с ветки и бросить в мусор, а перезрелый и гниющий — нельзя. Неужели надо ждать пока он сам упадет на землю? Если недозревший плод сорвут, то это никого не касается, а если сорвут разлагающийся — это преступление. Поэтому надо или защитить человеческую личность на всех стадиях развития и существования, или же уравнять чашу весов правосудия: разрешить уничтожать людей, отстоящих от общепринятого эталона. Эту мораль выразил поэт Гейне:
“Пусть мертвые тлеют в могиле,
Живому дай жизнь и вполне.
А я — молода и прекрасна,
И сердце играет во мне”.
Но если мораль Гейне была бы узаконена, то его самого следовало бы убить, как больного прогрессивным параличом, тем более что последние годы своей жизни Гейне провел в постели, словно живой труп.
Итак, если вы даете разрешение родителям посредством палача резать на части своих нерожденных детей, то дайте и детям право вешать у дверей своих домов собственных престарелых родителей. Но и это будет более гуманно, в сравнении с тем, что делают с младенцами, четвертуя их, возобновляя тем самым средневековую казнь, предназначавшуюся для самых лютых преступников.
Прибавим к сказанному и то, что дети при равном праве могут убить только двух людей — отца и мать, а родители лишают жизни гораздо большее число своих детей, так что и здесь полного равенства не возможно достигнуть. Но пусть хотя бы частично осуществится справедливость законов и симметрия прав человека”.
Мой знакомый окончил речь. Наступило молчание. Присутствующие тихо взяли шапки и разошлись.