Встреча в Барганах

Господь сказал: "Где сокровище ваше, там будет сердце ваше". Между двумя государствами обычно существует полоса земли, называемая нейтральной зоной. Человек вышел из одной страны и еще не вступил в другую. Мне кажется, что приблизительно в таком состоянии был о. Серафим. Он шел вдоль границы; разум его как будто нашел средний путь между православием и имяславием. Он принимал таинства от православных священнослужителей, но я думаю, что сердце его оставалось по ту сторону границы, где начиналось имяславие.

Это состояние нельзя назвать ересью. Оно скорее походило на "икономию" со стороны старца, на неравный союз по необходимости. Но православие - это единство. Оно требует всего человеческого сердца и послушания ума. Даже сравнительно небольшое отклонение уже отражается в мистическом общении душ. Поэтому в чинах присоединения к православию требуется категорическое отрицание лжеучений, неправильных мнений и взглядов, а не просто согласие с православием.

Может быть мои воспоминания об о. Серафиме и размышления о нашей беседе не имеют строгой последовательности и целостности, но я не стремился к этому, я хотел записать то, что я переживал.

Мы поблагодарили схимонаха Серафима за беседу с нами. Он проводил нас до порога келии. По легкому движению губ можно было предположить, что он творил Иисусову молитву.

Мы вернулись в келию отца Кассиана (тогда Всеволода) и отца Виталия. Там мы застали еще двух незнакомых монахов, которые сидели за трапезой. Во время их пребывания в келии мы услышали от них только несколько фраз. Казалось, что они по дороге и в гостях продолжали заниматься исихией. После трапезы они пропели благодарственные молитвы, трижды поклонились иконам, а затем каждому из нас, и вышли во двор по какому-то делу вместе с отцом Кассианом. Не то они передали ему посылку, не то он дал им какой-то инструмент.

Молчание - это язык монахов, это благородство души пустынника. Молчание - это один из знаков Иисусовой молитвы, творимой в сердце. Молчаливые уста - это как бы замок, запирающий вход в ограду внутреннего духовного сада, где имена Иисуса Христа и Божией Матери цветут, как дивные небесные цветы.

Пора было расставаться. Нас взялся проводить монах Кассиан. Счастливы монахи, живущие в пустыне. Царь открывает свои сокровища, хранимые в тайнике, только самым близким друзьям. А Господь сохранил от мира красоту пустынных гор, чтобы дать их как наследие отшельникам и скитским монахам. В Псалтири написано: "Ты дивно светишь с гор пустынных", с этих гор в мир изливается незримый свет, который не дает погибнуть миру.

Велика радость монахов, для которых пустыня стала родным домом. Кто любит келию, как свою духовную невесту, ни на что не променяет ее ни за что на свете, тот, кто прожил в пустыне хотя бы несколько лет, а затем ушел из ее безмолвного царства, будет тосковать вою жизнь по ней в даже во сне видеть гряды гор, прорезанных глубокими ущельями. Он будет вспоминать леса, где царит тишина, прерываемая только шелестом ветра в листве деревьев, пением одинокой птицы или тихим шумом ручья. Меняются времена года, меняется лик пустыни, но она одинаково прекрасна зимой и летом, осенью и весной, и во все часы суток: на рассвете, в полдень, на закате и глубокой ночью.

С наступлением темноты горы кажутся тенями, брошенными на землю из далеких космических пространств. Не только земля, но и небо над пустыней другое. В городах оно кажется поддернутым плотной вуалью, через которую едва пробивается тусклый свет звезд. В пустыне небо похоже на картину, о которой сняли слой пыли, и она засияла обновленными красками. В городе звезды кажутся искрами затухающего костра, которые едва мерцают среди пепла, а в пустыне звезды похожи на драгоценные камни, которые лежат на дне огромного прозрачного озера.

Глубокой ночью в келиях монахов загорается свет. Они встают на молитву. Святые отцы заповедовали делить ночь между сном и бодрствованием. Иногда безмолвие ночи прерывается шумом ветра в ущелье, который похож на дыхание спящего исполина. На заре первыми просыпаются горы.

Их линии на фоне неба становятся четкими и как бы упругими. Ущелья еще погружены в сон и мрак, кажется, что из их глубин поднимаются клубы темно-сизого дыма. Заря своим дыханием гасит звезды, как ветер тушит свечи огромного паникадила. Невидимая рука стирает ночную чернь о хрустальной сферической поверхности небосвода, и он светлеет с каждой минутой.

Вот на востоке засияла заря, будто радуга после дождя. Ее нежные, прозрачные краски кажутся лепестками небесных цветов, которые выросли за ночь и теперь распустили свои дивные бутоны. Вспыхнув на небосводе разноцветными огнями, словно приветствуя землю с наступающим днем, она исчезает, будто тает и тонет в холодной синеве бездонного небесного моря.

Стояла осень. На земле, как мягкий ковер, лежала опавшая листва. Сквозь поросли пожелтевшего кустарника виднелись каменные ребра скал; особенно были красивы блестящие черные камни. Красота весенних цветов сменилась осенней красотой камней, которые казались мне черными розами гор или остатками звездного дождя, когда-то пробившего скалы.

Есть места в горах, где вид камней наполняет душу какой-то тревогой, как будто они встречают путника, как стражи врага. Одни из таких камней похожи на глаза змеи, другие на обломки черепов, иные на клыки, выступающие из скалы, как из пасти зверя. Но когда идешь мимо этих камней в другой раз, то кажется, что они узнают тебя, как узнает пес гостя, который уже раньше приходил в дом.

В некоторых местах тропинка над обрывом сужается так, что по ней не могут пройти рядом или разминуться два человека. Путник, видя пропасть у ног, прижимается к скале, как к своему другу, и чувствует тепло от ее каменной груди.

Отец Кассиан шел с нами по лесу, где не было тропинки. Казалось, он узнает путь по деревьям, как по дорожным вехам. Лес начал редеть и затем сменился кустарником. Мы вышли к пологому склону горы, спускавшемуся в долину. Казалось, что перед нами горизонт раздвинулся вширь и вдаль и захватил новые пространства в свои владения. В лазурном лучистом небе застыли облака, как острова из белых кораллов.

"Какая красота", - воскликнул я, обращаясь к отцу Кассиану. Он взглянул на меня как бы с удивлением в спросил: "Где?" Я показал на небо. Он посмотрел по направлению моей руки, словно пытаясь увидеть что-то необычное, постоял и затем сказал: "Похоже, что будет хорошая погода; успеем переделать у себя кровлю". Потом добавил: "Старцы благословляли нас идти отдельно в дороге, шагов на двадцать-тридцать друг от друга, чтобы не мешать молитве. Я подумал: "Вот в чем красота для пустынника. Зачем ему смотреть на небо? У кого в сердце имя Иисуса Христа, у того там и небо".