О языке православной иконы

Но мы принимаем заповедь в ее целостном и полном контексте, в ее едином духовном и интеллектуальном поле. Поэтому запрещение строить кумиры и подобия мы рассматриваем как запрещение изображать несуществующее и ложное (идол в Священном Писании назван "ничем" - пустотой, а в другом месте Библии - демоном). В церковных правилах запрещено заниматься изготовлением языческой атрибутики, даже как ремеслом. Мастера и художники, участвующие в изготовлении идолов и строительстве языческих капищ, хотя бы сами не верили языческим мифам и не совершали языческие церемониалы, отлучались от Церкви.

На душевном плане мышления через слово, свободное от образов и символов, не существует. Это было бы не интеллектуально чистым, а скорее оголенным мышлением, хотя бы потому, что само слово уже является символом. Только духовное созерцание, непосредственно проникающее в сущность материального и духовного мира и воспринимающее объект в синтетической целостности, реально ощущающее внешнее как внутреннее в контакте с ним, но не через эмоциональное переживание, а в пробужденном духовном чувстве, может видеть первообраз вне образа. Но это тайна святых и будущего века. Здесь же Богопознание и миропознание происходят через образы и символы.

Священные символы - это ступени, по которым душа человека восходит к Богу, и каналы, по которым благодать Божия нисходит к людям. Сама церковная иерархия - это символ Небесной Церкви. Игнатий Богоносец в своих посланиях заповедует верующим смотреть на пресвитеров как на апостолов, на диаконов - как на сонм ангелов, а на епископов - как на Христа.

Архитектурное строение, убранство и атрибуты ветхозаветного храма были символичны: жертвенник был образом голгофского креста, "медное море" (огромная умывальница) - крещения, агнцы, приводимые для заклания - Мессии и т. д.

Язык евангельских притч - язык образов и символов: отец блудного сына - Бог, добрый пастырь и милостивый самарянин Христос и т. д.

Нас могут спросить: какое отношение могут иметь библейские прообразы к иконографии? У нее тот же принцип: через видимое созерцать невидимое, через настоящее - будущее. Сама надежда - это образ любви. Прообраз озарен светом будущего. Через веру и надежду он включает душу человека в уже предназначенное, но еще не осуществившееся Божественное обетование. Иначе между двумя заветами лежала бы непроходимая пропасть.

Само Священное Писание можно рассматривать как икону, написанную словами, а икону - как священную историю, изображенную красками и линиями.

Внешнее человеческое слово - образ внутреннего логоса. В будущей жизни образ перейдет в непосредственное видение. Профористическое слово, то, что мы называем языком - в интуитивное проникновение, когда одна душа будет созерцать другую так же, как себя саму. Исчезает дуализм между материальным и духовным: материальное остается как форма, как сохранение индивидуальности человека - его лица, а духовное - как его содержание. В Божественном Свете произойдет их неслиянное единство. Бог не уничтожает мир, а восстанавливает его в прежней гармонии и возводит к прежней красоте.

Иконоборчество ведет к однозначному монизму: если нет общего между духом и плотью, то должно быть уничтожено или одно, или другое. Логическим завершением иконоборчества станет или спиритуализм, или материализм.

В язычестве происходит уничтожение и одного, и другого: и духа, и материи. Там личность - фикция, а душа - тень; личность растворяется в космическом бытии. Космос сменяется хаосом, хаос порождает космос. Один цикл не переходит в другой, а сменяется другим, поэтому в языческой символике космическое бытие изображалось в виде круга или свастики (движение в замкнутых циклах). Там нет ничего постоянного и вечного: ни индивидуума, ни личности, ни самого космоса. Одно постоянное и вечное - ритмы и пульсация неведомого абсолюта, имеющего две модальности: космос и хаос, бытие и небытие.

В пантеизме символ слился с символизируемым и затем стал персонажем мифологии. И здесь он претерпел вторичную метаморфозу и превратился в аллегорию и загадку.

Для язычника аллегория, воплощаясь в форму идола, становится живым существом, но не превращается в личность. Боги возникают и исчезают в океане абсолютной субстанции, поэтому идолы это меняющиеся маски ритуального карнавала.

III ГЛАВА

Монофизитство в мистическом плане плохо согласуется с главным принципом иконы - выявить духовное через вещественное, невидимое через видимое, и показать преображение в Духе Святом человеческой природы: его души и тела. В раннем монофизитстве спиритуалистический монизм проявился в искусственном примитивизме и схематизации иконы. В этих изображениях, похожих на детский рисунок, материя как бы исчезала.

В позднем монофизитстве отрицание материи приняло другой, более жесткий и категоричный характер: человеческое тело стало изображаться как плоть тяжелая, косная, непросвещенная благодатью. Это плотное, раскрашенное, как бы нарочито ярко размалеванное тело воспринимается как нечто наносное и глубоко чуждое духу. В ранней монофизитской иконописи прозрачность тела превращалась в пустоту тела; в поздней - тело становилось оземленным, тленным, мертвенным, непроницаемым покровом, скрывающим душу и дух. Исторически одновременно с секуляризацией церковной жизни, с ослаблением религиозной интуиции человека и постепенной заменой в молитвенных состояниях духовного чувства душевными, происходит отход от иконописного канона и традиции, изменяется форма и снижается духовный уровень иконы.

Человек в молитве созерцает через икону личность того, кто изображен на ней. Созерцание - это не крайняя концентрация внимания, а нечто другое - особое духовное чувство, близость общения; это - контакт личности с личностью, который начинается словом, а затем кончается тем, что глубже слова; там нет рассуждений и представлений, а непосредственное восприятие; нет анализа и оценок, как сравнения с неким эталоном; нет эстетизма, как наслаждения земной красотой, а отражение, отпечатление, уподобление (духовное чувство уподобляет, а духовная любовь - единит). Поэтому в древних иконах до предела убрано все, что мешает молитве - обращенности живущего во времени к живущему в вечности, таинственной беседе духа с духом.

Притупленное религиозное чувство и ниспадение в область душевного сделало икону более далекой и чужой для человека: он перестал внутренне и духовно узнавать ее и, как подслеповатый, спрашивает - кто это?

Чтобы пробудить интерес к иконе, художник приспосабливается, вольно или невольно, к вкусу и требованию заказчиков, приближает икону к картине, украшает и усложняет ее деталями, которые дают человеку эстетическое удовлетворение, а в сущности рассеивают молитву; с другой стороны в икону включаются, как подпорки здания, аллегорические знаки, которые должны создать на душевном уровне впечатление глубины, многозначительности и тайны. Сращиваясь с иконой, они становятся как бы новыми титлами, обозначениями и эмблемами. В древних иконах писалось только имя святого или название праздника. Аллегория дополняет имя; она превращается в краткий рассказ о святом. Молитвенное созерцание иконы в какой-то степени подменяется чтением иконы. Понять древние иконы можно только через молитву: понять аллегорическое изображение знаков - через рассуждение и сопоставление. Аллегория включает две душевные силы: аналитическое рассуждение и эмоциональное переживание, но за счет духовного, мистического чувства.

Нам могут возразить, что в римских катакомбах Христос изображался в виде пастыря, несущего овцу, Орфея, окруженного дикими зверями, Геракла, убивающего змею и т. д. Но между этими изображениями и позднейшей аллегорией ес1ъ существенная разница: здесь использованы прообразы Мессии, которого ожидали все народы мира. Не только в Ветхом Завете - богодухновенном откровении -но и в языческих преданиях, мифах и пророческих книгах сивилл отразились, хотя и в искаженном и затемненном виде, как неясные тени, мессианские предчувствия и надежды. Здесь - использование и как бы выпрямление мифологического образа грядущего Спасителя, а вовсе не сочинительство аллегорий. Такие изображения были вызваны исторической необходимостью - гонением на христиан. Это был определенный, понятный всем христианам визуальный шифр. Но наряду с этим существовали иконы Божией Матери и Спасителя с самых древних времен, как повествует Церковное Предание о иконах, написанных апостолом Лукой, и свидетельствуют некоторые пещерные фрески.

VI Вселенский Собор указал на нецелесообразность аллегорических изображений (запрещение изображать Иисуса Христа в виде агнца). Когда прообраз воплощается и пророчество исполняется, то следует изображать исполнение обетования, а не само пророчество.