О демонизме в поэзии

Когда мы пишем, что искусство XX столетия пропитано духом демонизма, который для людей, живущих душевно-страстной жизнью, подобен пьянящему запаху сандала, а для людей, вступивших на духовный путь, это зловоние тления и смерти, то мы предвидим негодование тех, для кого это искусство стало стихией их жизни и эталоном красоты. Признать, что это дух смерти, значит признать себя душевными некрофагами. Как не возмутиться и не сказать в ответ, что это клевета на саму красоту, которая спасает мир! Нас будут упрекать в обскурантизме, душевном одичании; нам припишут желание уничтожить все книги, как халиф Омар сжег Александрийскую библиотеку. Нам скажут: вот пример, как человек, неправильно понявший христианство и не стяжавший любви, впал в дикость. Впрочем, не будем угадывать, как обзовут нас оппоненты. Признаем, что в этом «искусстве» они сильнее и остроумнее нас...

Мы говорим об искусстве нарастающего декаданса, которым живет наша интеллигенция, хотя считаем, что литература предшествующих веков, оторвавшись от Бога, в какой-то степени подготовила этот декаданс. Нам скажут, что у нас притупилось и как бы атрофировалось эстетическое чувство, что мы говорим с ультраконфессиональной позиции и поэтому наше свидетельство одностороннее и необъективное, что это может быть голос неудачника, который скрывает озлобленность на мир в монашестве. Поэтому просим вас принять свидетельство вашего некоронованного «царя поэтов», обладающего наиболее тонкими поэтическими интуициями, Александра Блока— одного из самых любимых и почитаемых поэтов современной интеллигенции.

Друзья Блока вспоминают, что он говорил о своих стихотворениях не как их автор, а как проводник каких-то сил. О его медиумичности к трансцендентальному миру свидетельствуют близкие ему люди, например, не отличавшийся религиозностью Корней Чуковский, - первый переводчик Уитмена, - которому удалось спрятаться за забором детского сада от репрессий, обрушившихся на интеллигенцию в 30-х годах. Заядлый декадент превратился в литературного «обершефа» малышей, из утонченного эстета - в веселого «дедушку Корнея». Его краткая характеристика, а вернее восприятие «короля поэтов» в непосредственных встречах с ним в последние годы жизни Блока - это голос отнюдь не религиозного фанатика, а младшего собрата. Он вспоминал, что лицо Блока, похожая на восковую маску, с потухшими, неживыми глазами, казалось ему лицом Мефистофеля. А Блок представлял собой как бы живую ипостась поэзии XX века.

Теперь обратимся к стихотворению Блока «Муза», похожему на исповедь, только без покаяния

«Есть в напевах твоих сокровенных», - именно не в словах, а напевах – в том, что лежит под словами, что спрятано от внешнего взора, но заставляет звучать сокровенные струны души.

«Роковая погибели весть», - «роковая» - неизбежная, «погибели» - плененная демоном душа чувствует свою погибель, но не может спастись, уйти, убежать, как птица, прикованная глазами змеи. «Весть» - сердце слышит при жизни весть о своей смерти.

«Поруганье заветов священных», - не просто отрицание или отречение, а поругание, желание осквернить и втоптать в грязь то, чему как святыни, поклонялась душа. Эта необходимая жертва демонам.

«Поругание — счастия есть», - в любви к демонам, в выборе его, нет ни радости, ни счастья, но только падение вниз, которое воспринимается на мгновенье, как полет.

«И такая влекущая сила», - он чувствует охваченным чьей-то посторонней силой, как бы увлекаемой потоком реки, которому не в силах противиться пловцу.

«Что готов я твердить за молвой», - повторять то, что испытано мной вслед за сатанинским преданием.

«Будто ангелов ты низводила, Покоряя своей красотой», - это не апокриф из книги Эноха, повествующий о падении ангелов, прельщенных красотой дочерей Каина - племени, в котором возникло искусство, - но падение душ, ищущих и не нашедших Бога, которые влюбились в земную душевную красоту, отраженную, как в кристалле, в поэзии и искусстве, и через них отдали душу свою хтоническим божествам.

«Зла, добра ли? Ты вся — не отсюда», - он чувствует, что в творчестве действует не только человеческая душа, но в него включены некие неведомые космические духи, которых он боится назвать своим именем.

«Мудрено про тебя говорят», - по-разному говорят о тебе, но те, кто служит тебе, не могут или не хотят понять тебя до конца, они боятся взглянуть на твой лик, как на лик Горгоны.

«Для иных ты - и муза, и чудо», - одни живут тобой; твоя красота кажется им постоянным чудом.

«Для меня же - мученье и ад», - его глубокие поэтические интуиции открыли лик того, кто нашептывал ему слова его песен. Он увидел его темные тени в своем сердце - это нарастающие муки, которые должны превратиться в беспросветный мрак и ад. Блок говорит о начале своего полета – падения.

«На рассвете, В час, когда уже не было сил», - после ночи бесплодных исканий потерянного неба на земле, обессиленная и впадшая в отчаянье душа обручает себя неведомому духу.

«Не погиб я, но лик твой заметил», - не кончилась моя жизнь, я увидел фосфорический свет твоего лика, который явился душе, потерявшей Бога, когда нечего было ей терять.

«И твоих утешений просил», - утешение в иллюзорной земной красоте, которая должна была заменить вечность. Вечность без Бога стала для Блока чужой и ненавистной.

В одном из своих стихотворений он пишет: «Это вечность смотрит сквозь рампы, Безобразный, страшный паук»

Блок просил утешений у падшего ангела, как нищий пьяница просит вина у дверей таверны. Но он мог быть всем, кроме одного -посредственностью, поэтому не в силах был до конца обмануть себя, удовлетвориться миром иллюзий; его мистическое чувство знало, кто его таинственный собеседник. Поэтому Блок в одном из своих стихотворений написал слова, похожие на конвульсии боли:

«Зарыться бы в теплом бурьяне,
Забыться бы сном навсегда,
Молчите, проклятые книги,
Я вас не писал никогда».

Он как бы молил, чтобы огни испепелили его горький рай, но не в силах был поднять глаза к небу. Этот трагизм корифея поэзии, к несчастью безысходный, похожий на агонию, на самом деле не антикультура и обскурантизм; просто Блок увидел то глубокое, что было скрыто от других поэтов.

У Есенина - поэта такого же внутреннего драматизма, как Александр Блок - есть стихотворение аналогичное «Музе», это поэма «Черный человек». Здесь таинственный собеседник как бы сращивается с душой и становится ее двойником. Есенин видит его перед собой, как черное существо. Есенин более непосредственен, чем Блок, и поэтому в своем импрессионистическом восприятии находит только два слова: «черный, черный...»

Бодлер писал о «деве» - поэзии:

«Ты вошла в мое сердце, сверкая,
Так, как входит холодный клинок,
Ты прекрасна, как демонов стая,
Ты коварна и зла — как порок»

Он назвал сборник своих стихов, который звучит пророчески для последующей поэзии - «Цветы зла».

Надсон, в стихотворении «Мефистофель», говорит о том, что демон является источником его поэтических вдохновений, чуть ли не соавтором его стихов.

Нас могут спросить, почему мы выбрали эти имена? Потому что, когда мы спрашивали у современных ценителей поэзии, кто ваш любимый поэт, без стихов которого трудно было бы жить, то они в большинстве случаев отвечали: Блок и Бодлер, а затем Есенин и Цветаева, - которая в своих стихах выражала желание то бороться с Богом как Иаков, то стать хлыстовской «богородицей»... Около всех их стоит этот «черный, черный», которого в припадке поэтического визионерства увидел Есенин.

Смерть, в какой-то мере, итог жизни. Блок умер в припадке буйного помешательства. Бодлер отравил себя наркотиками.