Православие и модернизм

Что такое модернизм? Может ли Православие совмещаться с модернизмом? "Модернизм" означает "обновление". Модернизм, как постоянная (перманентная) ревизия духовных ценностей Церкви, основан на ложных психологических и экклезиологических установках. Само слово "модерн" или "обновление" уже подразумевает определенную концепцию, а именно, что Церковь это развивающийся и эволюционирующий организм, в котором должно отмирать старое и отжившее, и на смену ему приходить новое и жизнеспособное. Это теория эволюционирующей Церкви приводит к разрушению самого понятия Церкви, как полноты Откровения, тождественной самой себе во все исторические времена. Теория эволюции искажает православную антропологию; она представляет человека в виде исторически развивающегося существа, которое перерастает прежние, данные в прошлом религиозные сведения и представления, и нуждается в новых, более глубоких и соответствующих его времени понятиях. Здесь должно эволюционировать само Откровение, и будущее представляться как возможность новых религиозных открытий. Религия получает странное сходство и аналогию с научными гипотезами, которые, по мере накопления знаний, совершенствуются и изменяются, то есть истина для модернистов становится относительным – релятивистским понятием. Тогда становится неясным вопрос: в какую же мы Церковь верим - в Церковь настоящего или в Церковь будущего? И что представляют собой догматы – сознание Церкви, или же этап человеческого развития?

Нам кажется, что модернизм это одно из следствий смешения и перемещения двух планов или двух сфер человеческого познания: духовного и душевного. Вопросы, относящиеся к жизни и ведению духа, решаются на уровне души. Откровение воспринимается через призму душевных представлений; духовным кажется не надмирно прекрасное, а по земному красивое, не возвышенное, а способное вызывать восторженность, не глубокое, - а красочное. Очищение души представляется не как победа ума и воли при помощи благодати над страстями, а как катарсис драмы, то есть глубокие, контрастные переживания. Для этого нужен эффект, который влечет за собой не покой и мир души, а психическую возбужденность и аффективность. Истинная духовная жизнь глубока, но проста. Модернизм чужд этой простоты (хотя там может быть искусственная упрощенность, как один из приемов). Духовная жизнь это не сложная и красочная мозаика чувств, не волны эмоций, хотя в некоторых случаях, особенно в переломные периоды в жизни человека, покаяние может приобретать эмоциональный характер. Духовная жизнь по своей сущности тиха и ясна, и эту тишину модернисты воспринимают как нечто безжизненное. Среди них распространено выражение "спящий Восток"; для них жизнь духа это внешняя динамика, поэтому модернист обычно смотрит на монашество как на духовный эгоцентризм. Модернисты ссылаются на слова Священного Писания: "Я всегда творю новое " – для оправдания своего стремления превратить Церковь в полигон для испытаний новых совершенствований, открытий и творческих идей, которые для верующего человека представляются или дерзостью невежды или детской затеей; "всегда новое" – не в этом мире, а в Духе Святом, в переживании человеческой души благодати в новых озарениях. Здесь на земле все старое: древняя истина и древние заблуждения.

Модернизм чужд идеи соборности. Церковные символы объединяют христиан в одном духовном ведении, в одном языке Церкви. Модернисты стремятся заменить обряды, как знаковую систему Церкви, образно говоря в язык Церкви ввести свою абракадабру. В этом смысле модернизм является разобщением верующих в храмовой молитве - центробежным явлением. Модернисты не знают или не понимают, что символы, в отличие от других изобразительных средств человеческого языка, не сочиняются, а существуют как данность в мышлении человека (микрокосмоса в макрокосмосе). Символ – это свидетельство того, что видимый мир по отношению к невидимому миру представляет собой некое подобие, как творение единого начала. Модернисты заменяют символы сочиненными ими, или взятыми из душевной области – литературы, искусства, философии, науки – метафорами, эмблемами, поэтическими аллегориями и т.д. Они говорят, что древний язык непонятен для современников и необходимо найти другие, более доступные средства выражения. Здесь профанация: тайны всегда останется непонятной, каким бы вербальным интерпретациям мы не подвергали ее. Тайна не раскрывается на плане словарной семантики, она открывается по мере духовной подготовленности человека. Форма связана с содержанием; само Откровение рождает форму. С изменением формы изменяется содержание.

Рационализм в религии – это желание упразднить феномен веры, как внутренних духовных возможностей богообщения, заменить ум (ноус) рассудком (рацио), который хочет узурпировать место духа: ограниченное хочет определить безграничное. Здесь обычно происходит замена религии, как таинственного общения духа с Божеством, философией и плоской морализацией. Обряд и ритуал Церкви насыщены символическим и духовным содержанием, в которую должна включаться душа, тогда она получает мистическую информацию – не рациональные знания, а очищение и духовную силу.

Обряд и ритуал из-за своей глубины не могут быть поняты и исчерпаны через слова. Если бы даже обряд мог быть разобран и описан с исторической, лингвистической и психологической стороны, все равно сущность его осталась бы тайной, непонятной для голого рассудка. Обряд можно сравнить с руслом реки, а ее поток – с благодатью, которая, сообщаясь с душой, делает человека новым творением.

Есть еще одна разновидность модернизма – это ложный мистицизм, который хочет "обновить" саму духовность. Человек чувствует себя медиумом неведомых для него сил, которые он воспринимает как явление ангелов или "излияние" Духа Святого. Такой модернизм принимает формы не театральности, ищущей эффектов, и не плоского рационализма, который хочет поставить божественные истины ниже человеческого рассудка, а оккультизма. Эти модернисты хотят "углубить" мистику Церкви, а на самом деле подменяют ее демонизмом. Иллюстрацией этого могут служить "иконы" написанные Врубелем и Дали, из которых ощутимо для души верующего сочится метафизическая тьма.

Модернисты говорят, что надо идти за временем, чтобы быть понятным людям. Но куда идет человечество и куда идет время?

Церковь должна сохранить свои вечные ценности от энтропии времени, то есть возвыситься над ним. Наивно думать, что если превратить тайну в аксиому, а мистику в философию, то мы сможем сделать религиозным хотя бы одного человека. К христианству привлекает душу благодать Божия, и душа ощущает христианство не как кодекс поведения или сумму рационализированной теологии, которая хочет доказать, что существование Бога очевидно, как дважды два - четыре, а как тайну, которую надо искать, беречь и хранить.

Есть еще один вид модернистов, о которых не хотелось бы даже говорить: это модернисты – прагматики. Их интересует количество верующих, посещающих храмы – арифметическое число, ради которого они готовы превратить Церковь в концертный зал, политическую трибуну или спиритический кружок, то есть работать на все вкусы, лишь бы корабль был полон пассажирами, а куда этот корабль плывет, они не задумываются - этот вопрос для них безразличен.

Христос сказал: "Кто от истины, тот послушает голоса Моего". К Церкви приводит людей тот голос истины, который звучит в их сердце. Модернизм обычно берет на вооружение понятия и представления мирской культуры и цивилизации, то есть уподобляет Церковь миру, который, по словам Спасителя, "во зле лежит".

Последнее время, пышными "цветами зла" расцвела еще одна ветвь модернизма - религиозная эклектика. Модернисты этого толка прямо не заявляют себя учителями Церкви; напротив, они называют себя всего- навсего учениками, но оказывается, что учениками не православия, а всех религий и философских систем. Они считают, что можно и нужно брать лучшее из других религий и обогащать этим Церковь. Эти люди, побывав в инославных и иноверных общинах, загораются желанием внедрить в Православие то, что импонирует чувству и поражает их воображение. Они утверждают, что в этих обрядах и ритуалах также выкристаллизировался духовный опыт столетий и содержится глубокий смысл.