О мистике и эстетизме иконы

В этой статье я хочу, прежде всего, выявить самую суть и болевые точки в полемике о православной иконе, которая развернулась в России еще в конце 19-го столетия и, возможно, что снова продолжится в наше время.
Икона представляет собой способ воплощения и видения реалий духовного мира в визуальных образах. Общение с духовным миром это главное содержание того грандиозного феномена, который называется религией. Сделаю небольшое отступление.

Духовный мир невозможно адекватно передать через человеческое слово, он не вмещается в человеческую речь. Здесь слово, не теряя своего семантического содержания, должно стать символом, знаком, указанием, опознанием метафизического бытия, не имеющего прямых параллелей и аналогов с земными реалиями, в которых рождается человек, пребывает и действует его мысль, возникает слово и выковывается речь.

В богопознании слово должно нести в себе то, что выше слова. Слово в мистическо-аскетической литературе помогает осознать то, что непосредственно воспринимается в мистическом переживании. Это чувство должно быть очищено от страстности и фантазий, от притязания рассудка заменить его собой, от опасности смешения двух гностических пластов – душевного и духовного. В падшем состоянии человека душевное стремится захватить то, что принадлежит духу, заменить религиозные интуиции воображением или рассудочным дискурсом.

То же происходит в иконописи. Здесь необъяснимое должно быть уловлено душой, необъятное заключено и выражено в пространстве иконы. Духовный мир невозможно спроектировать или отразить адекватно. Это будет профанацией – не духовным видением, а духовной слепотой. Картинные изображения не возводят видимое к невидимому, а оземляют и опошляют невидимое. Православная икона это зрение мистиков и аскетов духовного мира, которое нашло наиболее глубокие, емкие формы для выявления этого мира через особый язык иконы, где символ становится реалией, а реалия открывается в символе.

Ренессанс не мог понять византийскую и вообще восточную икону, ее глубокий символизм, выводящий душу из поля плотского и страстного в мир вечного и бесконечного, в иное бытие. Православная икона для художников ренессанса воспринималась как асимметрия человеческого тела, уничтожение его гармонии и красоты, как невежество и незнание, как несовершенный рисунок ребенка. Обратная перспектива – великая тайна православной иконы – была отвергнута ими как абсурд.

Надо сказать, что обратная перспектива это преодоление пространства и времени в мистическом порыве, когда далекое становится близким, не уменьшаясь, как в прямой перспективе. Обратная перспектива иконы открывает величие и близость к человеку духовного мира. Обратная перспектива не космична, а теоцентрична; ее аксиология – степень приближения к Богу.

Прямая перспектива художников ренессанса антропоцентрична. Здесь человек воспринимает пространство от себя; эта перспектива субъективна и поэтому иллюзорна. Художество ренессанса – это гимн плоти, это возвращение к язычеству, это стихия мистерий, где божеством является космос в его олицетворенных атрибутах. Большей частью картины ренессанса это чаша, кипящая вином страстей. В таких картинах, да простит мне читатель за невольное кощунство, Бог Отец похож на Зевса, а Христос на Геракла. При том, здесь не иносказания, как в катакомбной живописи, - где Христос иногда изображался в виде Орфея и апостолы в виде рыбаков, - а пафос воскресшего Пана и пробудившегося Дионисия. Даже в лучших и наиболее целомудренных произведениях художников ренессанса отражены земные чувства: материнство, скорби по умершим, и т.д., но все это принадлежит времени и земле.

Характерно, что художники ренессанса постоянно обращаются к сюжетам язычества. Античность притягивает их сердце как магнит. В ренессансе умерщвлен дух, а душа подчинена телу. Повторяю, в ренессансе есть картины глубоких переживаний, которые могут волновать человека и вызывать слезы, но там смерть без воскресения, а воскресение без преображения. Характерно, что такой демонический философ, как Маркс, понимал антихристианскую сущность ренессанса. Он писал, что ренессанс породил титанов, которые штурмовали небо. Ренессанс на своих руках перенес Олимп из древней Эллады в цитадель католичества – в Ватикан.

Марченко встает на защиту католической живописной иконы, вернее портретов, место которых не в храме, а в художественной галерее или музее. Поэтому ему чужда православная икона, хотя бы он считал себя православным. В Псалтири есть слово «земнородные»; это люди, мысли и чувства которых принадлежат только земле. Таким земнолюбцам мешает православная икона, они хотят убрать ее со своей дороги: если не уничтожить, то опошлить. У меня и Марченко два различных ракурса видения духовного мира. Поэтому мы говорим на двух разных языках, и здесь дискурсивные доводы мало что значат.

Я хотел обозначить главное расхождение и границу между духовным и душевным, между теоцентризмом и антропоцентризмом, между иконой, которая живет в храме, и картиной, которую можно поставить в любом месте, так как она всегда остается частицей этого мира. Я хотел указать на пропасть между восточной мистикой и западным эстетизмом, между духовной красотой и красивостью, нередко приправленной косметикой. Этот вопрос становится актуальным, так как последнее время возникает тенденция к модернизации иконы, опирающаяся на искусство ренессанса и превращающая икону в ее суррогат.

Картина торжествующей плоти, где безмолвствует дух, похожая на зеркало, перевернутое своей поверхностью к земле, может только диссонировать с духом храма и мешать молитве. Для нас икона это сакрал; она неразрывно связана с другими сакралами храма – языком богослужения и древними песнопениями. Православная икона – это путь души от земли к небу.

Живописная картина, хотя бы и называемая иконой, где отраженна красота обездушенной плоти, это путь от земли к земле.

Главной задачей моей работы «О языке православной иконы» было указать на принципиальное различие между православной иконой и иконографией других религий и конфессий, в частности католической живописи на религиозные темы.

В данной статье я хотел остановиться на главном, чтобы не рассеивать внимание читателей, и не дать своим оппонентам возможность смешать это главное с второстепенным и похоронить его под грудой мертвых слов.