Когда прошлое становится настоящим

Подвижники последнего времени, с которыми я имел счастье встретиться на своем духовном пути, представляются мне ярким созвездием, где каждая звезда имеет свой неповторимый блеск и сияние. Первым, из этой звездной плеяды, я хотел бы отметить Митрополита Зиновия (Мажугу), который воплотил в своей жизни подвиг монашества и архиерейское служение. Это был человек незыблемого православия. Он совмещал в себе особую церковность: будучи архиереем, жил в маленькой келии при дворе храма и почти каждый день присутствовал на богослужении. Он жил церковью, дышал ее духовной атмосферой, в его сердце каждый из прихожан, и не только из прихожан (к нему приезжали из всех концов страны) имел свое место.

Казалось, что он жил для каждого человека, для каждого находил слова утешения, каждому старался помочь в нужде. Он не был красноречивым проповедником в современном понимании этого слова, но сама его жизнь была проповедью Евангелия. Его семинарией и академией были Глинский монастырь и кавказские пустынки, но к нему обращались ученые архиереи и преподаватели духовных школ, чтобы услышать простое и мудрое слово, чтобы согреться в духовном тепле, исходящем от него. Те, кто близко знали Митрополита Зиновия, свидетельствовали, что он стяжал внутреннюю Иисусову молитву, которая текла в его сердце постоянно, как неоскудевающий ручей. С какой бы скорбью не приходил к нему человек, но уходил от него утешенным и умиротворенным.

Каким особым даром обладал митрополит Зиновий? Мне кажется, даром духовного рассуждения. Он как бы проникал в душу человека и говорил то, что необходимо тому, и человек, отходя от него, чувствовал, что в душе развязаны какие-то узлы, что с его груди спал тяжелый груз грехов и сомнений. Этого подвижника особенно любил схиигумен Савва и говорил мне, чтобы я старался во всем слушать его.

Я хотел бы упомянуть другого старца из Глинского монастыря, с которым связывала Владыку Зиновия и тюрьма и подвиг пустыннической жизни, - схиархимандрита Серафима Романцева, духовника Глинского монастыря. Это был старец, стяжавший огромный духовный опыт, перед ним свободно открывалось сердце грешника. Исповедоваться ему было так легко, что хотелось излить свою душу до дна, не оставив, не скрыв, не забыв ничего. После исповеди перед схиархимандритом Серафимом, человек чувствовал себя обновленным, будто чистота детства возвращается к нему. Этого подвижника имели своим отцом и духовным руководителем пустынники, жившие в горах Цебельды и Сванети.

Мне хотелось бы вспомнить схиархимандрита Андроника (Лукаша), также выходца из Глинской обители, который после ее закрытия переехал в Тбилиси и жил как в затворе, принимая только немногих людей по благословению Митрополита Зиновия. Его особым подвигом было ежедневное исполнение всего богослужебного устава Глинской обители и чтение Псалтири. Раскрытая Псалтирь всегда лежала у него на аналое – она была его собеседницей, другом и духовным наставником. Казалось, что читать Псалтирь для него было так же необходимо, как дышать.

Но самым большим событием в моей духовной жизни была встреча со схиигуменом Саввой (Остапенко). Он был строг и требователен ко мне больше, чем другие старцы, однако я чувствовал, что как раз этой строгости мне и не хватало.

Человек имеет еще тайный язык сердца, который непосредственно дает возможность ощущать духовные реалии; и этот язык сердца явственно и непреложно сказал мне, что именно о.Савва мой духовный отец – не только наставник и руководитель, но отец, в мистическом смысле этого слова, который готов за душой своего чада сойти в ад, чтобы спасти ее. Кажущуюся резкость о. Саввы я бы назвал дерзновением любви, которая выше сложившихся обычаев в человеческих взаимоотношениях. Он был похож на опытного хирурга, который мог разрезать грудь больного, вынуть его сердце, очистить от гноя и болезненных наростов и исцелив, снова вложить в грудь. И здесь человеческая боль – боль гордыни и самолюбия – заглушалась радостью от ощущения, что он исцелен, что благодать, потерянная от грехов, снова возвращается к нему.

Любовь о. Саввы была особенной. В Псковском монастыре одновременно с ним жил другой выдающийся подвижник архимандрит Иоанн Крестьянин. Он также отличался даром любви. Не мое дело и не мой уровень судить и сопоставлять тех, кто выше меня, но я хотел сказать о личном впечатлении, которое произвели на меня эти старцы. 

Отец Иоанн не отвергал никого, он нежно прикасался к человеческой душе, как мать к ребенку, он снисходил к грешнику и как бы ставил его наравне с собой. Он любил как мать, а схиигумен Савва любил как отец, строгой и требовательной, но справедливой любовью. Отец Иоанн склонялся к грешнику, чтобы утешить, обнадежить, духовно облобызать его. Отец Савва не склонялся перед грешником: он обличал его, чтобы затем взять грешника с его тяжестью и помочь взойти к духовным сияющим высотам. Моя душа сделала выбор – она потянулась не к матери, а к отцу, тому, кто наказывает ребенка, чтобы тот не впал в нерадение, кто бьет сына, чтобы научить его владеть оружием.

Какой особый подвиг схиигумена Саввы? Я бы сказал – это молитва, граничащая с чудотворением, молитва, которую ощущает человек не только духом, но всем своим существом. Во время богослужения лицо о.Саввы преображалось, его озарял свет и делал похожим на ангела, предстоящего у престола Божьего. На его лице появлялись и перемещались блики света, необычайного света, который нельзя назвать видимым или невидимым. В присутствии о.Саввы у меня открывалась новая глубина веры, красота и мистика монашества. Я понимал, почему за ним идут люди, как стадо за своим пастырем. Многие ни о чем не спрашивали его, а только старались быть около него – находиться в незримых лучах этого света.

Святой открывается после смерти больше, чем при жизни. И по смерти о. Саввы к его гробнице идут люди со всех концов православного мира, подобно тому, как истомленные в пустыне спешат к источнику, чтобы утолить свою жажду. 

Гробница схиигумена Саввы – это один из источников благодати, это свидетельство современникам о том, какой духовной высоты может достигнуть человек в нашем растленном и отравленном грехами мире.