Православие и схоластика

 

 

Возрождение православного богословия в 18 и 19 в.в. похоже на стремительный взлет. Во многом капитальные труды православных богословов этого периода были обязаны схоластике, которая выработала оптимальную систему и форму, а православная патрология дала возможность систематизировать и заключить в этих формах необъятный по своей глубине материал. 

 

Модернисты предлагают отбросить схоластику как систему и обратиться непосредственно к святым отцам. Этот броский вызов на самом деле представляет собой провокацию. Лютер в свое время тоже кричал о возвращении к апостольскому учению, и что же: реформаторское обновление перешло в закрытии монастырей и разрушение алтарей. 

 

Православное богословие 19-го века, вызывающее аллергию модернистов, – это учение святых отцов, изложенное в безукоризненной и оптимальной для этого форме. Сломать форму значит – не приблизиться к отцам, а попасть в болото протестантского субъективизма и индивидуализма:  тогда, сколько будет теологических умов – столько будет и теологических концепций, и православная Церковь превратится в протестантскую конфессию восточного обряда, и не удержится даже на этом, а кончит либеральным нигилизмом. 

 

Нам предлагают отказаться от прошлого богословского наследия, цинично называя его «мертвечиной», выкинуть символические книги Церкви, порвать с Преданием, соединяющего как единый поток настоящее с прошлым, и превратиться в нищих, пропившими наследство своих родителей. 

 

Схоластика вовсе не противостоит мистике, вопреки заявлениям модернистов. Наиболее выдающиеся святые последнего времени, как праведный Иоанн Кронштадтский, святители Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, описали глубочайшие мистические переживания в молитве и в духовных созерцаниях. Их сочинения, посвященные внутренней жизни человека, стоят в одном ряду с творениями древних подвижников – отцов Добротолюбия. И, в тоже время, в своих богословских произведениях они говорили языком схоластики и употребляли те традиционные для богословия выражения, как «удовлетворение», «оправдание», «искупление», в которых современные модернисты хотят видеть отход от Православия и западный импорт. 

 

Содержание всегда имело свои формы. Всегда существовали символы веры и их толкования, всегда в богослужении присутствовали исповедальные формулы и некоторые песнопения, употребляемые в хромовой гимнографии, называемые догматиками. Но если в период патристики эта форма была похожа на мягкий, горячий воск, то в последующие периоды схоластического изложения догматов веры эти формы стали похожи на тот же воск, только уже застывший и отвердевший. 

 

Как патристическое, так и схоластическое богословие (я употребляю эти термины очень условно), своим предметом имели Откровение. Если в патристическом богословии обязательно присутствовал фактор внутреннего опыта и созерцательной молитвы, как подтверждения истины, то в схоластическом богословии большее место занимают рассудочное обоснование веры и четкая систематизация материала. Но это ни в коей мере не дает права смотреть на саму схоластику, как на нечто негативное. Негативными были причины, вызвавшие необходимость в схоластических константах, в которых рассматривались богословские вопросы. Но это было мудрым предохранением от потери ориентиров, – от той интеллектуальной мешанины и хаоса, в который модернисты хотят ввергнуть современное богословие. Можно порицать злоупотребление схоластикой, когда логику рассматривают как идеальный инструмент для познания истины. Можно также порицать злоупотребление мистикой, когда человек сосредоточен всецело на своих внутренних эмоциях. Здесь может быть вырождение мистики в пиетизм или экстатику, то есть в патологию самой мистики.

 

Можно сказать, что схоластика, представляющаяся  модернистами ступенями, ведущими вниз от патристики к рационализму, на самом деле, является кольчугой, которая защищала грудь воина в бою с новыми врагами веры; даже больше, схоластика была спасительницей самой патристики от ее извращения, спасительница Православия от перерождения в протестантизм. 

 

Главным врагом христианства в течение столетий было язычество, в борьбе с которым христианство одержало победу ценой неисчислимых жертв. Несмотря на это, корифеи христианского богословия Василий Великий и Григорий Богослов учат о том, что у языческих писателей и историков можно найти некоторые полезные и достойные примеры для воспитания юношества. А современные модернисты поднимают гусиный гвалт, если обнаружат какое-то сходство в католическом и православном богословии, хотя эти сходства неизбежны, так как католичество – это ветвь, которая росла в течение тысячелетия на древе Единой Церкви и после того, как отделилась от него, должна было сохранить что-то из прежнего наследия. Известный борец с католицизмом преподобный Максим Грек, сам получивший образование в высших католических школах, упрекает схоластов так называемого позднего периода не в схоластике как в методе, а в злоупотреблении схоластикой. Он писал о западных теологах: «Они не поверят догматам, – если не проверят их через силлогизмы Аристотеля». 

 

Схоластика говорит: «Я знаю, потому что верю, и сами знания употребляю для обоснования веры». Извращенная схоластика заявляет: «Я верю, потому что знаю, и знания употребляю как критерий веры». 

 

В благодатной Церкви существует гармония между разумом и сердцем, между внутренним религиозным опытом и богословским изложением веры. Здесь схоластика занимает свое подобающее место. 

 

В неблагодатных конфессиях гармония между разумом и сердцем разрушается: или экстатика уничтожает схоластику и вера превращается в зыбкий религиозный эмпиризм, или же напротив, рассудок теряет видение своей ограниченности и вторгается в область веры – в то, что принадлежит будущему веку.

 

Те, кто кричат, что Иерусалим захватывают Афины, на самом деле, стремятся Иерусалим превратить в Вавилон.