Вопросы и ответы: Богословские вопросы

Дионисий! Продолжаю отвечать на ваши вопросы.

Вы просите порекомендовать хорошее руководство о молитве. Прекрасным руководством является сборник «О трезвении и молитве», составленный Святителем Феофаном Затворником, куда вошли извлечения из творений святых Василия Великого, Иоанна Златоуста и других отцов.

Что касается собственно Иисусовой молитвы, то думаю, что для нашего времени наиболее подходят сочинения святого Игнатия Брянчанинова. Много полезного можно найти в творениях праведного Иоанна Кронштадтского, особенно в книге «Моя жизнь во Христе».
Но мне хотелось бы повторить, что ни одна книга не может дать действительного понятия о Иисусовой молитве – это новый мир, в который человек входит собственными усилиями воли, при содействии благодати.

Далее вы спрашиваете:

«Святитель Феофан говорит о том, чтобы человек искал «сердечное место» для достижения умной молитвы, а вот святитель Игнатий (Брянчанинов) совсем это воспрещает… Кого слушать, если святые противоречат друг другу и учат о молитве по-разному?»

Мне кажется, что поспешно говорить о противоречиях между святыми: в их творениях нет противоречий по существу, а только различия в изложении. Надо учесть, что религиозная терминология не имеет той однозначности, как научная и философская. Православие обращено к метафизическому миру, стоящему за пределами логики и эмпирии. Поэтому для описания этого запредельного и не имеющего земных аналогий мира, необходим язык не прямых понятий, как бы зеркальных отражений, а символов и метафор. Можно сказать, что такой язык является извилистой пограничной линией между определениями и иносказаниями; одни и те же термины в зависимости от контекста могут иметь не только различное, но и противоположное значение. Например, слова «дух» и «сердце» в Священном Писании обозначают как духовные, так и материальные сущности, как объективные события, так и внутренние состояния. Библейская и святоотеческая терминология имеет динамичный характер; она содержит в себе сложную семантику, подобно широкому спектру цветов и оттенков.

Далее, у каждого духовного писателя имеется индивидуальный стиль и особенности изобразительной речи. Можно сказать, что в творениях Святителей Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова присутствуют две словесные идиомы одного святоотеческого языка. Язык Игнатия Брянчанинова по своему стилю относится к классическому русскому языку; он отличается легкостью, поэтичностью, изяществом и духовным аристократизмом. Если обратиться к классификации Тредиаковского-Ломоносова, то он относится к высшему стилю, где исключены какие либо вульгаризмы.

Язык Феофана Затворника более сложен и рассудочен, построение фраз свободное, нередко оригинальное, отличающееся от эталона и правил синтаксиса. В нем много неологизмов, некоторые слова представляют буквальную кальку с древнегреческого языка, не имеющих точных соответствий в русской лексике. В творениях святого Феофана, особенно в письмах, встречаются простонародные выражения, что местами делает его язык похожим на диалект. Если Игнатия Брянчанинова можно назвать поэтом-мистиком, то Феофана Затворника – систематизатором аскетики.

У Феофана Затворника слово «сердце» имеет более материализованный смысл, чем у Игнатия Брянчанинова. Стоять умом в сердце, по Святителю Феофану, означает во время молитвы направить векторы внимания в сторону сердца и там пребывать умом. Феофан Затворник вовсе не отрицает духовного значения сердца, но различает понятия ума и сердца: сердце должно стать обиталищем ума, а ум в сердце предстоять Богу. (Так днем из глубоко колодца можно созерцать звездное небо).

Феофан Затворник очень сдержанно пишет о высших степенях Иисусовой молитвы, хотя упоминает о молитве без слов, которая, впрочем, не совпадает с понятием экстаза (восхищения от всего видимого и чувственного).

Святой Игнатий Брянчанинов пишет о сокровенной, потаенной глубине сердца, которую отцы называют «сердечным местом»; это, скорее, состояние, чем пространство, так как ощущение пространства там вообще теряется; это тайник и сокровищница сердца, неведомое ни миру, ни самому человеку. В этом состоянии человек в изумлении созерцает безвидную красоту Божества, которую в аскетике называют незримым светом; тогда он понимает всем своим существом великий дар бытия и высоту образа Божьего в человеке. В это место – в «сердце сердца» нельзя проникнуть искусственно, оно открывается как дар Божий.

Святой Игнатий Брянчанинов в Иисусовой молитве придает большее значение имени Иисуса Христа; для него имя выше, чем знак и символ – это тайна, которая раскрывается в своем безконечном величии и великолепии. Но мистика Игнатия Брянчанинова далека от ереси имяславия. У имяславцев – обожествление имени, а у святого Игнатия – обожение души через Имя, через благоговейную и благодатную молитву во имя Иисуса Христа.

У Игнатия Брянчанинова и Феофана Затворника имеются сходные предостережения от различных искусственных приемов во время Иисусовой молитвы. Надо сказать, что святой Феофан в своем переводе Добротолюбия на русский язык, исключил все места, касающиеся таких приемов.

Творения Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова трудно переоценить, и не только творения, но и личный подвиг их жизни. Святой Игнатий похож на рыцаря Церкви «без страха и упрека», бросившего вызов демоническим силам, которые уже, казалось, торжествовали свою победу над теряющим веру и духовность миром. А святой Феофан Затворник подобен мудрому купцу, который на Востоке приобрел несметные сокровища и привез их в свое отечество: эти сокровища не ветшают и не оскудевают – над ними не властно время.